Хэзер Уэббер - К югу от платана [litres]

– Это ваша студия?

Лицо его внезапно помрачнело, и мне это не понравилось. Совсем не понравилось. Желудок все туже закручивался в узел.

– Да, это она.

– Я боялся это услышать. Она не может здесь оставаться.

– Что вы имеете в виду?

– Ваша студия. Нельзя ее здесь оставлять. У террасы нет входной двери. Краски необходимо убрать под замок, а еще один шкаф сюда уже не втиснуть. Здесь и так тесно. Слишком тесно. И даже если вы уберете отсюда вот этот стул, все равно мало что изменится. А нужно, чтобы во всех комнатах были свободные проходы. Удивительно, что этот вопрос не подняли, когда вы вели на дому детский кружок.

– Тогда студия находилась в другой комнате.

В той, где сейчас располагалась детская.

– Если решите все же оставить студию дома, нужно будет переместить ее в помещение с дверью. И убрать все краски, чернила, растворители и прочие художественные принадлежности в запирающийся шкаф.

– Но в доме больше нет свободных комнат. Могу я перенести студию в спальню?

– Нет, если намерены там спать. Одно помещение нельзя использовать для нескольких целей. – Мистер Мантилла захлопнул папку. – Итак, студия должна переехать. Даю вам время до понедельника.

– Я просто… – Я не могла подобрать слов.

Мозг лихорадочно разрабатывал варианты решения этой проблемы. Раз в доме студию переносить было некуда, нужно было переместить ее куда-то еще. Можно было бы снять помещение в городе. Но для этого потребовалось бы время, которого у меня не было, и деньги, которые мне были нужны на адвоката по усыновлению.

Мантилла сочувственно глянул на меня своими темными глазами.

– Если не найдете решения, Флора не сможет здесь остаться. Мне очень жаль.

– Как-то ночью я застукал Блу Бишоп у себя во дворе. Прокралась туда, как вор. Было не то два, не то три часа утра. Вот дуреха. Слава богу, голос подала, когда услышала, что я взвожу курок. Не то чего доброго из винтовки бы ее пристрелил. – Мозес Кехоэ, остановивший судью Квимби в аптеке, покачал головой и сгреб в горсть свою клочковатую белую бороду.

– Давно это было? – спросил судья. – Наверное, Блу тогда еще в школе училась?

Десять лет назад, когда он еще служил мировым судьей и разбирал мелкие правонарушения вроде неправильной парковки, ему однажды довелось выносить приговор Блу – в то время ученице выпускного класса. Тогда она в первый и в последний раз оказалась в зале суда. Учитывая анамнез ее семьи, даже странно, что им не пришлось встречаться чаще.

– В прошлом году, – отозвался Мозес. – Моя благоверная тогда как раз перенесла операцию по женской части и четыре недели с постели не вставала.

В прошлом году? Судья Квимби задумался. Что ж, если так, это все меняло. Какие уж тут детские шалости, Блу в том году минуло двадцать восемь.

– И что же, она пыталась залезть к вам в дом?

– Не. – На губах Мозеса заиграла улыбка. – Она Веру принесла, кошку нашу. Та как раз за неделю до этого сбежала. Блу нашла ее в лесу и вернула. А заодно притащила нам домашней ветчины, макарон с сыром, печенья и еще кучу всякой всячины. Видать, прослышала, что миссис Кехоэ лежит. Хотела все это под дверь нам подбросить, тут-то я ее и застукал. Знаете, она и по сей день иногда к нам с гостинцами заходит. А благоверная моя за это учит ее играть в пинокль. Она славная девочка, эта Блу. И станет хорошей мамой. Вот помяните мое слово.

Очередь к окошку сдвинулась с места. Шагнув вперед, судья буркнул:

– Ничего не понимаю. Но почему же она просто не принесла вам все это утром?

Мозес пожал плечами.

– Я и сам ее об этом спросил. А она ответила, мол, не хотела нас беспокоить.

Я мчалась сначала по тротуару, потом по гравийной дорожке, затем по лесной тропинке и все никак не могла избавиться от мыслей о Флетче. Вечернее солнце золотило землю под ногами, у меня же в ушах снова и снова эхом отдавались слова отца.

Флетч не работал допоздна.

Теперь, когда я об этом узнала, мне вспомнилось кое-что. Каждый раз, когда Флетч, в очередной раз задержавшись где-то, ложился в нашу постель, от него пахло свежестью и мылом, словно он успел принять душ, прежде чем вернуться домой. А ведь после посиделок за покером от него обычно несло пепельницей, а вовсе не лавандой. За карточным столом все дымили как паровозы: кто сигаретой, кто сигарой, кто трубкой. Словно бы некурящих просто не брали в игру.

До сих пор у меня было столько забот, что я об этом запахе как-то не задумывалась. Зато теперь даже тут, в лесу, не могла от него отделаться. Аромат роз и лаванды заглушал все вокруг, забивал запахи нагретой солнцем земли и сосновой хвои, будто вопя во всю глотку: «Заметь меня!»