Александр Филиппов - Зона - Очерки тюремного быта. Рассказы

— Бьется в тесной печурке огонь… — выводил басом Самохин, и Татьяна Семеновна подхватывала душевно и мягко:

— На поленьях смола, как слеза…

— Ну чем не пара тебе! — возбужденно шептал на балконе Самохину подвыпивший Микулин. — Душевная женщина и портниха классная! Моя Николавна все время у нее обшивается. Все нормально у вас будет, сживетесь. Да и ты мужик ничего еще, в силе.

Самохин курил «Беломор», кивал согласно, и все казалось ему простым и понятным…

Вот и решил Самохин сегодня, в этот хмурый осенний день пойти к Татьяне Семеновне в гости — да не просто, а вроде как свататься.

Он остановился перед незнакомым домом с облупившейся штукатуркой. В тесном дворике с вкопанными столбами для сушки белья, покосившимся грибком над детской песочницей и несколькими чахлыми, изломанными деревьями, было пустынно и тихо. Самохин вошел в темный подъезд и стал не спеша, с отдыхом подниматься по лестнице. На третьем этаже, с трудом разглядев стершийся номер квартиры на обитой желтой клеенкой двери, помялся, отдышавшись, и позвонил. За дверью послышались шаги, щелкнул замок, и высокая, полная женщина в бигуди сказала немного удивленно:

— Здравствуйте, Андрей… э-э-э… Николаевич. Входите.

Самохин вошел, стукнувшись плечом о вешалку и протянул коробку конфет:

— Вам.

— Ну зачем же, ну что вы… — Татьяна Семеновна смутилась и, взяв коробку, держала ее на вытянутых руках.

— Проходите в комнату, — предложила хозяйка.

Самохин принялся снимать ботинки.

— Ой, не нужно разуваться! — запротестовала Татьяна Семеновна, и Самохин буркнул добродушно:

— Что ж я топтать-то буду…

Сняв обувь, он прошел в комнату, и пол холодил ноги сквозь тонкие синтетические носки.

— Вы садитесь, Андрей Николаевич, а я сейчас, у меня там духовка не выключена. Сына со снохой жду, вот и затеялась.

Татьяна Семеновна, смахнув со стола что-то блестящее, вышла, а Самохин грузно опустился в мягкое кресло.

Хозяйка долго не показывалась, и все хлопотала на кухне, гремела чем-то, и до Самохина доносился запах печеного теста. И стало вдруг Самохину одиноко и неуютно в этой чужой квартире с холодным, выстуженным полом, от которого неприятно ломило ноги. Тоскливым и нелепым показалось вдруг ему то, что сидит он здесь, в обжитой другими людьми комнате, заставленной многочисленными баночками, горшочками, из которых лезли сытые, сочные стебли изнеженных цветов, а на тумбочке, у зеркала, с плохих любительских фотографий под стеклом улыбаются незнакомые люди, которых знала и, может быть, даже любила Татьяна Семеновна и которые так безразличны ему, Самохину.

Вернулась хозяйка — уже без бигуди, причесанная, в ярком цветастом фартуке.

— Давайте пить чай! — весело предложила она. Самохин кивнул и еще глубже вдавил свое тело в кресло.

— Ну вот и хорошо! Я чайник поставлю, — Татьяна Семеновна торопливо ушла.

Самохин посидел еще немного. Он хотел встать, но половица громко скрипнула под ногой.

«Черт, еще подумает, что я шарю!» — отчего-то пришло ему в голову, и он крикнул в приоткрытую дверь:

— Курить-то у вас можно?

— Курите, у меня муж курил, и сын курит! — отозвалась Татьяна Семеновна.

Самохин повозился в кармане, вынул пачку «Опала», купленную специально, для представления, и без удовольствия задымил. Кривая колбаска пепла на конце сигареты росла, угрожая упасть. Самохин подставил спичечный коробок и, аккуратно прицелившись, уложил горку пепла.

— Чай! — резко, будто над ухом, сказала Татьяна Семеновна, и Самохин, вздрогнув, уронил пепел на пол.

— Ничего, я уберу… — заметив его растерянность, поспешила успокоить Татьяна Семеновна, но Самохин, нагнувшись, попробовал подцепить пепел рукой. Тот рассыпался тонким, невесомым слоем, и Самохин только испачкал пальцы. С минуту Самохин тяжело сопел, пытаясь взять пепел в щепоть, и чувствовал, как наливается кровью лицо и тяжелеет голова. Прямо перед собой он видел толстые ноги Татьяны Семеновны и торчащий сквозь разорванное сукно тапочка большой палец с желтым ногтем. Самохин выпрямился, и кровь отхлынула от щек, а тупая тяжесть с затылка перекатилась куда-то под сердце.

— Пойду я, пожалуй, — неожиданно сказал он, — извиняйте…

И ему было стыдно перед растерянной женщиной и за приход свой некстати, и бегство, и за это дурацкое, деревенское какое-то «извиняйте». Он встал неловко, и половица опять пронзительно взвизгнула.

— Ну что ж… Что ж… — повторяла Татьяна Семеновна, все еще держа в руках чашку.