Александр Филиппов - Зона - Очерки тюремного быта. Рассказы

«Сдохну здесь, один в четырех стенах… И ведь не хватится никто!» — думал он зло и беспомощно.

После приступа до обеда лежал в смятой, не стираной давно постели, курил с досады на себя и на всех, а потом кашлял — долго и мучительно.

Трудно было Самохину. Два года назад умерла жена — не старая еще, на пять лет моложе его, Самохина, да и умерла внезапно и до обидного буднично: с вечера, сославшись на головную боль, легла пораньше, а когда Самохин, допоздна засидевшийся над какой-то книжонкой, тоже стал было укладываться — наткнулся вдруг на холодную, безжизненную руку жены.

— Валюша, ты что? — испуганно спросил он, а потом, догадавшись, закричал растерянно и сердито: — Да ты умерла, что ли?!

Так и похоронил он свою Валюшу, и пока шел у гроба, лицо его было обиженным и досадным: «Вот, мол, горе какое — взяла, да и умерла, а тут как хотите…»

Со всех сторон тяжело стало Самохину — то, что один, как перст, на свете белом остался, и то, что опять же — не стиран, не кормлен, да и здоровье… Где оно, здоровье-то?..

В сентябре попал Самохин в больницу. В приемном покое старая, неразговорчивая нянька шлепнула на стол полосатую пижаму и стопку белья. Поежившись, Самохин стал натягивать узкие, не сходящиеся на животе кальсоны, прислушиваясь к сердитому голосу няньки, диктовавшей кому-то по ту сторону ширмы:

— Пиджак серый, клетчатый, ношеный. Брюки синие, диагоналевые, ношеные.

— Да не ношеные они! — почему-то обиделся за свои брюки Самохин. — Всего три раза и надевал…

— Ношеные! — с нажимом отозвалась нянька и продолжала: — Носки зеленые, хлопчатобумажные…

— Ношеные! — съязвил Самохин.

В больнице Самохин держался особняком. Днем, когда все больные с волнением ждали обхода врача, а потом лежали, разговаривали о своих болезнях, читали попавшиеся под руку книжки — Самохин спал. Ночью он просыпался, скрипел пружинами кровати, вставал, уходил в туалет и курил. В туалете было холодно и воняло хлоркой.

Только однажды Самохин разговорился с соседями по палате. Белобрысый парень, работавший слесарем на каком-то заводе, рассказывал про то, как от него ушла жена. Вернее, он уверял, что сам бросил ее, но по голосу его и по тому, с какой злостью вспоминал об этом — чувствовалось, что не он, а она ушла от него.

— А ты и нос повесил! — неожиданно для всех вступился Самохин, и ему показалось, что он продолжает давнишний и надоевший разговор. — Подумаешь, баба! Да я и в свои шестьдесят лет об этом добре не шибко волнуюсь! Э-ка невидаль. Была бы шея, а хомут найдется… — Самохин осекся, наткнувшись на удивленное молчание соседей, и, повернувшись к стене, пробормотал: — Бабы… Да ежели я…

С того времени Самохину захотелось домой. Он уже не спал днем, а с нетерпением ждал прихода лечащего врача. Приходил врач, и Самохин прислушивался к его словам, стараясь угадать — скоро ли? Белобрысый слесарь ежедневно приставал к врачам с просьбой о выписке, канючил, уверял, что у него ничего не болит, — а сам по ночам глотал из бутылки украденный в процедурной комнате новокаин. Его мучила язва желудка.

— Ну куда же тебе домой? Пользуйся, раз государство бесплатно лечит, — наставительно шептал ему Самохин, а слесарь, крутясь от боли, отхлебывал свой новокаин и тихо матерился сквозь зубы.

Скоро Самохина выписали.

— Не курить. Алкоголь ни под каким видом! — перечислял врач на прощание. — Иначе вернетесь к нам с инфарктом. В лучшем случае.

Дома Самохин приободрился. «Что ж ты, дурак, совсем расквасился! — думал он про себя уже не с грустью, а с тихой, обновленной какой-то радостью и надеждой. — Ну, нет больше Валюши. И я мог бы… Ей-то, небось, легче было бы… Женщина — она не пропадет. А я — что? Найду какую-нибудь одинокую. И ей скучно одной, и мне. Делить нам нечего, перед смертью-то, деньжата остались, машину куплю. На природу станем ездить — порыбачить или там искупаться, мало ли что? А еще лучше — домик подыскать частный. И чтоб садик при нем. Маленький такой садик, с беседкой посереди яблонь. Вечерком вышел — огородик полил, редиски, лучку надергал. А потом, как стемнеет, в беседке чай из самовара пить с яблоками. С яблоками-то душистее, слаще… Жить-то, Боже мой, жить-то можно еще! Куда уж дальше откладывать? Некуда…»

Не так давно на дне рождения свел его старый друг, отставной майор Микулин, с приятельницей своей жены. Ту женщину Татьяной Семеновной звали. За столом они сидели рядом. У Татьяны Семеновны оказался приятный, молодой голос, и Самохин спел с ней вдвоем несколько старых любимых песен. Особенно хорошо получалась «Землянка».