Александр Филиппов - Зона - Очерки тюремного быта. Рассказы

В каком-то классе, кажется, Галкином, ее даже хотели выбрать в родительский комитет, но Авдотья с испугом отказалась.

Галке едва исполнилось восемнадцать, когда она вдруг родила неведомо от кого крепкую, здоровенькую девчушку, а потом сошлась с мужичишкой, жившим здесь же, неподалеку, в частном полуразвалившемся домике. Была Галка, несмотря на болезнь и молодость, хорошей портнихой, шила на заказ дома, и у нее одевались даже офицерские жены. Сойдясь с запьянцовским мужичишкой, Галка оставила дочь матери и, как рассказывали Авдотье Соседи, совсем испортилась. Авдотья долго крепилась, не ходила в тот дом, но потом, не выдержав, заглянула днем, надеясь застать Галку одну.

В комнатке с наляпанными вкривь и вкось обоями было темно, пахло водочным перегаром и табаком. Галка валялась в смятой, серой постели. Увидев мать, поднялась и, потянувшись за костылями, упала на грязный заплеванный пол.

Авдотья, причитая, уложила ее на кровать, а Галка кричала, размахивая руками и тряся черными, нечесаными волосами.

— Мам-м-монька… Нарожали дураков и калек… Живите теперь! Радуйтесь!

Авдотья сунула ей под подушку пятнадцать рублей и ушла, а потом долго плакала, стоя в бурьяне у покосившейся калитки.

В 1976 году двойняшки закончили восьмилетку, и одна, Люба, поступила в педучилище на физкультурное отделение, а вторая, Надя, работала штукатуром и собиралась уезжать куда-то по комсомольской путевке…

В первый раз Авдотья слегла после похорон Василия. Пьяный, замерз он под Новый год, уснув на крыльце подъезда. Нашли его утром соседи. Сидел он застывший, проледеневший, без шапки, и колкий морозный снег набился в его русые, мертво шевелящиеся на студеном ветру волосы. После похорон у Авдотьи начали отекать, неметь ноги, и только к обеду, расходившись понемногу, она могла поспевать как прежде.

Через полгода умерла Авдотьина мать, которая жила в Москве у младшей своей дочери, Катерины. Муж Катерины был журналистом, работал в какой-то большой газете, и в редких письмах Катерина спрашивала Авдотью, нравятся ли той его статьи. Авдотья отвечала, что нравятся, а иногда ничего не отвечала — не было времени. На похороны Авдотья поехать не смогла — ноги почти совсем не слушались, и все ночи плакала, вспоминая мать и себя. Вспоминалось трудно, отрывочно, и лучше всего почему-то представлялось ей, как ее, маленькую, облил водой соседский мальчишка, и Авдотья расплакалась тогда, сидя на крылечке своего дома. Она плакала и ждала, когда вернется с работы мама, увидит ее, обиженную, пожалеет; но мама все не шла. Авдотье надоело плакать, она выла уже просто так, чтобы дотянуть до прихода матери. Соседи пожаловались маме, и маленькую Авдотью наказали, заставив целый день присматривать за сестренкой Катей.

Почему это вспоминалось сейчас, через столько лет, Авдотья не знала, и все старалась вспомнить что-то еще, другое, но мысли расплывались, оставляя только ощущение невыразимо сладкой тоски по давно минувшему…

Когда ноги совсем перестали слушаться, Авдотья обратилась к врачам. Ее положили в больницу и через неделю нашли опухоль в позвоночнике, а еще через три дня выписали.

Если до больницы Авдотья еще хлопотала кое-как по хозяйству, помогала невестке, то теперь только лежала в уголке, на кровати, и не поймешь сразу — то ли спала она, то ли думала о чем-то, прикрыв глаза и бессильно уронив тяжелые руки поверх стеганого одеяла.

Днем с Авдотьей в квартире оставалась невестка Лена да пятеро внуков — четверо Сашкиных и один Галкин. Внуки ползали по полу, играли, ссорились, плакали, и Лена — толстая, растрепанная, в драном засаленном халате — бегала из комнат в кухню, задыхаясь от душившего ее жира, кричала на детей, шлепая без разбору, и с остервенением гремела в ванной тазами, стирая пеленки и белье.

Первое время Авдотья стеснялась своей беспомощности, отказывалась от судна, улыбалась виновато и растерянно, но через месяц сделалась молчаливой и равнодушной, будто простившись уже со всем.

О прошлой жизни своей не вспоминала почти, да и не хотела вспоминать, потому что страшно делалось от сознания того, что вот и кончилась она, эта сумасшедшая жизнь, и что новой уже не будет. Все казалось, все чудилось впереди что-то хорошее, светлое…

Долго и нудно шли дни. Солнце тянуло в комнату золотистые лучи, но они, наткнувшись на ряды влажных, желтоватых, наскоро простиранных пеленок, гасли блеклыми пятнами на потолке над Авдотьиной кроватью.