Александр Филиппов - Зона - Очерки тюремного быта. Рассказы

Время… время-то как бежит! Сколько с тех пор было всего… Леонида Борисовича вот схоронила, сегодня сороковины справила. Чего уж зря говорить — хорошо жили с ним. Квартира просторная. Обстановка вся. Летом на курорты ездили, где я только не побывала, даже в Болгарии. Институт финансово-экономический заочно окончила, теперь-то уже, конечно, на пенсии… Любила я Леонида Борисовича, а он — меня. Только детишек у нас с ним не было. Зато на праздники Леонид Борисович Ванечке и Надюшке открытки всегда писал. Почерк у него хороший был, ровный, как в чертежах. Он же у меня инженер…

Дочка моя, Наденька! Приходи! Вы с Ваней так ни разу и не были у меня. Как хорошо бы мы зажили с тобой! Леонид Борисович в прошлом году видеомагнитофон купил, мультики будешь смотреть, фильмы американские. Там у них все так смешно, легко и красиво. Я и сама, старая дура, иной раз включу и смотрю, смотрю, в глазах все расплывается, мутнеет, а я смотрю… Господи, да что это я? Ведь тебе уже скоро сорок, Надечка…

Авдотья вышла замуж в 1952 году. Муж ее, Василий, в то время только что демобилизовался из армии и ходил в гимнастерке и сдвинутых гармошкой яловых сапогах. В городе как раз пустили первые троллейбусы, и в ЗАГС ехали шумно, с песнями, сбившись на задней площадке. Дружки Василия, успевшие выпить и возбужденные в ожидании еще большей выпивки, хохотали громко, задирали пассажиров, а низкорослый, белобрысый брат Василия, Петька, совал кондукторше граненую рюмку с водкой и все предлагал выпить. «По нашему кавказскому обычаю!» — отчего-то кричал он пьяно и плескал водку на платье кондукторши.

Свадьба была окраинная, с песнями, сбивчивыми переливами гармошки, с пляской на широком дворе в огороде, среди выжелтевшей картофельной ботвы. Друзья Василия много пили, выбивая пробки с особым форсом — ударом ладони по донышку бутылки; ленясь обходить, прыгали через длинный стол из настеленных неровно досок.

Все быстро перезнакомились, хлопали друг друга по плечам, выясняя, кто родня и с чьей стороны, а какая-то рыжая, в крупных конопушках девушка вдруг заплакала, глядя на Василия, а тот все отворачивался, будто боясь поймать ее взгляд, и бормотал хмуро: «Хуже нет собственной свадьбы. Даже выпить нельзя!» А потом, под шумок, опрокинул в жадно открытый рот стакан и, сразу повеселев, закричал: «Горько!» и полез целоваться.

К ночи кто-то подрался на улице, затрещал штакетник, заголосили бабы. Василий, бросив Авдотью, тоже побежал туда, в темноту, и вернулся с разбитыми губами и в разорванной тенниске. Тенниска была синяя, с белыми полосками, купленная специально Василием к свадьбе.

Когда молодых повели спать, Авдотьина мать засуетилась, заплакала и украдкой дала дочери пакетик чернослива. Авдотья увидела любимые когда-то ягоды и тоже заплакала.

Работал Василий шофером, уходил на работу затемно, возвращался тоже поздно, и днем Авдотья оставалась в доме со свекровью, которую никак не могла назвать «мамой».

Василий, усмехаясь, предлагал часто:

— Иди, кликни мать, мне ей сказать кой-что надо…

Авдотья шла, топталась нерешительно у порога, а потом, запнувшись, говорила, не глядя на свекровь:

— Пойдемте, вас там Вася зовет…

Свекровь любила лежать в зале на большом черном диване и грызть семечки, непременно мелкие, «долгоиграющие», как называла она их.

По дому Авдотья все делала сама, топила две печи, таскала ведра с углем, наполняла водой большой цинковый бак с краником, а потом допоздна варила, стирала. Брат Василия, Петька, был парень холостой, служил в пожарной охране, где сутки стучал в домино, а потом отсыпался тоже сутками после дежурства. Время от времени он, одуревший от сна, с грохотом натыкаясь на углы, с закрытыми глазами брел на кухню и, не стесняясь Авдотьи, справлял малую нужду в помойное ведро.

Однажды Авдотья мыла полы в зале, а свекровь, лежа на диване, грызла семечки и сплевывала шелуху на чистый пол.

— Ну что же вы здесь харкаете! — с раздражением сказала Авдотья и, сама испугавшись, добавила: — Не хорошо все-таки.

Свекровь долго кричала на Авдотью, кричала визгливо, хватаясь за сердце и широко распахивая двери, чтобы услыхали соседи.

После этого Авдотья ушла домой, к матери, устроилась на работу в железнодорожную столовую и целый месяц ничего не слышала о муже. Потом пришла свекровь и стала уговаривать Авдотью вернуться, потому что «Васька совсем свихнулся», неделями пропадает где-то.