Александр Филиппов - Зона - Очерки тюремного быта. Рассказы

Ты на минуту оторвался от велосипеда, равнодушно взглянул, кивнул и опять полез куда-то в мотор странно блестящим среди грязи и ржавчины гаечным ключом…

Последняя наша встреча была такой же неожиданной, как и все предыдущие, в этой, другой уже жизни. Я служил в колонии, был в звании капитана. В области открыли новый, только что построенный следственный изолятор. Сотрудников для него набирали где придется, приобщая к тюремному ремеслу бывших пожарных, проштрафившихся «гаишников», разный гражданский, оказавшийся ненужным на прежней работе люд.

Почуяв слабинку, зеки, как говорится, «оборзели», стали почти неуправляемыми и даже умудрялись открывать по ночам двери своих камер, прогуливались по коридорам изолятора и тискали дежурных девиц-контролеров.

Чтобы как-то поправить дело и восстановить порядок, тюремное начальство собрало по всем колониям области что-то вроде сводного отряда из опытных сотрудников, который шутя назвали «группой здоровья» и направили в изолятор для приведения в чувство расслабившихся заключенных.

В числе прикомандированных оказался и я. Мы врывались в камеры, где устраивали грандиозные «шмоны», с помощью «изделия ПР-73», как официально именуются резиновые дубинки, учили зеков почтительности к тюремному персоналу, непокорных бросали в карцер, прописывали «дубинал», короче говоря, «отрывались».

Как-то раз, утомившись от трудов праведных, наша группа отдыхала в комнате для допросов. Мы пили крепкий «конвойный» чай, в котором плавали непроцеженные стебли со склонов грузинских гор, курили, травили анекдоты.

Под ногами у нас елозил тряпкой какой-то зек из хозобслуги. У меня в ту пору были великолепные, надраенные до антрацитного блеска хромовые сапоги, шитые по спецзаказу в колонийской сапожной мастерской умельцем, осужденным за бандитизм, Гошей-Людоедом. С квадратными носами, с подбитыми и обточенными для форса каблуками, сапоги были предметом зависти остальных тюремщиков. И вот шнырь, моя полы, неосторожно хлестнул сырой грязной тряпкой по моим сияющим сапогам.

— Осторожнее, козел! — сказал я. Заключенный поднял стриженную под ноль башку — и оказался тобой.

— Ладно, иди отсюда, потом домоешь… — пробормотал я, смутившись, и ты ушел, на этот раз навсегда.

На этом кончилась история нашей с тобой странной дружбы, длившейся чуть ли не четверть века.

…Такие вот внезапные летние холода недолги. Пришло утро, заблестела обновленная зелень, и я подумал, что зря не уснул, организм, наверное, реагирует на погоду, какие-нибудь магнитные бури, и разве есть мне, в сущности, до тебя дело, если мы никогда больше не встретимся в этой жизни…

В нашем городе вдалеке от шумных проспектов еще и доныне сохранились тихие улочки, по сторонам которых притулились серенькие, давно не крашенные домики с ветхими резными наличниками, покосившимися ставнями и калитками. Бог весть с каких пор не открывавшиеся ворота в подгнивших заборах глубоко вросли в землю, да и сами домишки, наверное, давно бы рухнули, если бы не сидели по пояс в земле.

Если войти в одну из таких калиток, то увидишь маленький дворик, поросший травой, и узкую, посыпанную золой тропинку. Дворик образован пространством между похожими друг на друга флигельками, один из которых глядит мутными окошками на пустынную улицу, а другой притаился в глубине двора. Два больших клена обнимают его своими могучими ветвями, создавая кронами тень и прохладу. В соседстве с зелеными гигантами домики выглядят еще более придавленными к земле. За вторым флигелем, прямо под окнами растет садик с десятком вишневых деревьев, большой старой яблоней и кустами малины. Садик огорожен низким забором, сколоченным из неровных досок, между которыми торчат пыльные ветви малины.

Здесь же, кроме садика, стоят полуразвалившиеся сараи с тяжелыми, обитыми поржавевшим железом дверями, давно, впрочем, закрытыми только на щепку, вставленную вместо замка. Земля вокруг сараев присыпана черной угольной пылью вперемежку с хрустящей под ногами золой. Оба флигеля похожи друг на друга своей старостью. Снизу их стены бревенчатые, а сверху обмазаны глиной. Дождь и время посмывали побелку, и сквозь красноватую, с прожилками соломы глину проглядывает решетка дранки.

Домики имеют внизу по два входа в полуподвальные квартиры, а сверху — широкие террасы с резными, почерневшими столбами. На террасы ведут крутые, скрипучие лестницы с выщербленными ступеньками. Окна флигелей не открываются на лето, и между рамами видны оставшиеся с зимы немудреные украшения: расставленные на пожелтевшей вате елочные игрушки, забавные птички с разноцветными перышками и другие мелочи, которые теперь уж редко встретишь в наших квартирах. Окна задернуты пестренькими занавесками из ситца, на узких подоконниках прижимаются к стеклу фикусы, герань и сочные, хрупкие стебли столетника.