Сара Кроссан - Ириска [litres]

Знаешь, ты тоже причинила мне боль.

Он кашляет в мундштук.

– Она уже родила?

Тоже сбежала; я хотел извиниться, а она не дала мне возможности.

Я всего только раз ошибся.

У меня в голове —

или в комнате? —

загудело.

– Келли-Энн была беременна?

– Одного ребенка украла, а другого заставила ненавидеть меня.

Ну да,

конечно!

Беременна.

Как же я сразу не поняла…

Нажимаю отбой,

падаю на ковер,

сжалась в комок.

Захлебываюсь слезами.

Никогда

так не плакала.

Келли-Энн не ответила

ни на одно сообщение.

Наверное, даже не прочитала.

И у меня нет ее номера

телефона.

Отправляю ей свой новый номер.

«ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИ МНЕ КАК МОЖНО СКОРЕЕ.

ПРОСТИ МЕНЯ!»

И каждые пять минут

проверяю – ответила?

Где она?

Господи,

где она?

От горящей спички

занимается розжиг,

потрескивает.

Пламя охватывает

мятые газеты

прутья, поленья.

Искры летят, дым ползет

через пустую комнату.

Лежу на ковре,

наблюдаю за пламенем,

прикрываю рукой обожженную щеку.

Подкладываю дрова,

помешиваю кочергой,

тяжелой, чугунной —

зола опадает,

как прах.

Сыплется, сыплется, сыплется.

Как же мне одиноко.

Я просыпаюсь: угли в камине тлеют,

огонь потух.

В коридоре какой-то шум.

Замерла,

свернулась в клубок,

прижимаюсь

к ковру.

Кто-то бормочет себе под нос,

шагает по лестнице.

Свет в коридоре.

Быстро

скользнула

за Марлин диван,

затаила дыхание.

Наверху что-то хлопает;

наверное, ящики в комнате

Марлы.

Кто-то шарит в комоде,

и у нее в шкафу.

– Это тебе нужно было сделать, – рявкает

Донел,

я даже подумала – он ко мне обращается,

но он продолжает:

– Тут горы и горы трусов, и всего

прочего.

Я не желаю копаться в белье своей

матери.

Приезжай, тебе нужно этим заняться.

Или маме самой.

Это женское дело.

Но мама сейчас не может,

а мне просто некогда, слышишь, Луиза?

Если б жива была Мэри, попросил бы ее.

но Мэри…

Да нет, я не ругаюсь, просто…

Это он по телефону.

Нужны вещи в больницу.

Я могла бы собрать их (но это делает

Донел),

если бы не жалела себя,

не вела б себя так легкомысленно,

а старалась помочь.

– Да, я не могу уже больше!

Давно говорю —

ей этот дом не нужен.

Нужно чем-то пожертвовать.

Он продолжает искать,

грохочет, стучит,

не заботится о порядке.

И, наконец, уходит.

Ему не жаль пожертвовать

домом.

Я понимаю, это – предупреждение

мне:

время

пошло.

Все, что дала мне Марла —

носки и тапочки,

книги и ручки,

складываю на кровати.

Я не могу оставаться. Без нее – не могу.

И все же

мне нужно где-то побыть

прежде, чем кто-то найдет меня.

Пусть это будет Келли-Энн.

Никогда не хотела покончить с жизнью.

Стою на вершине утеса у моря.

Ветер треплет мне волосы,

волны в барашках пены смеются злобно.

Стоит только

шагнуть:

несколько секунд полета

в свободном падении,

а потом —

НИЧЕГО.

Никогда не хотела покончить с жизнью,

но иногда

я не хочу

БЫТЬ.

И нелегко

удержаться.

Марла глядит в потолок; крутится вентилятор.

Рядом с ней капельница.

– Марла, привет!

Садится, улыбается.

– Это вам.

Вручаю подарок – обернут красной бумагой,

обвязан лентой.

Она рвет обертку,

открывает коробку, чуть не визжит:

– Танцевальные туфли! Для джаза!

Розовые?

О, туфли для танцев!

Прижимает к груди,

целует носочек туфельки,

будто щеночка в носик.

– Подарок на Рождество.

Это завтра.

Сажусь на кровать рядом с ней,

беру ее за руку.

– А на Рождество мы что, не увидимся?

К нам можно в любое время.

Я тереблю одеяло.

Марла кладет туфли обратно в коробку,

отдает мне и говорит:

– Забери их домой, спрячь от Донела.

Я выйду отсюда,

и начнем заниматься.

Мойра нас не обскачет.

Она шепчет мне на ухо:

– Чудесный подарок! Самый лучший за всю мою жизнь.

А ведь мне дарили бриллианты!

Да, один старый чудак.