Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Если так боятся слова написанного, то что говорить о слове звучащем! В Ленинградском педагогическом институте было решено давать будущим учительницам также военную специальность медицинской сестры. Для этого девушкам надлежало прослушать весьма краткий курс анатомии и физиологии. Приглашенные преподаватели, однако, постеснялись излагать 22-летним студенткам главы об акушерстве и гинекологии. Они раздали студенткам учебники и попросили прочитать соответствующие главы самостоятельно. „Если что-то будет неясно, — можете задать вопросы”, — сказал преподаватель. Вопросов не последовало, студентки тоже застеснялись обсуждать вслух столь „щекотливую тему”.

Эпизод этот рассказала мне бывшая студентка из Ленинграда. А вот свидетельство женщины-врача, преподавательницы школы Медицинских сестер в Одессе. „Как гинеколог я обязана была читать нашим девочкам лекции по половым проблемам. При этом я никогда не рисковала обнажать перед моими 16—17-летними слушательницами „суть вопроса”, — признается она. — Воспитание, которое получило мое поколение, набрасывало вуаль стыдливости на всю эту сферу жизни”. Никто не запрещал объяснять будущим медсестрам подробности, относящиеся к половому акту, но врач сама не была готова к этому. „Вся обстановка советской школы не располагала к откровенности”, — добавляет пожилая преподавательница. Интересно, что юные студентки медицинской школы тоже никогда не задавали учительнице никаких рискованных вопросов. Это не мешало им убегать по ночам из общежития, чтобы заняться любовью со случайными парнями на одесском бульваре. Такое удивительное, на первый взгляд, противоречие российской натуры наилучшим образом выражает русская же пословица: ГРЕХ — НЕ БЕДА, МОЛВА НЕХОРОША…

Боязнь слова о сексе, страх перед „молвой” эмигранты привезли с собой в Америку. Вот как работает это табу в условиях эмиграции. В Нью-Йорке над одной из молодых семей нависла угроза распада. Семья молодая, интеллектуальная, супруги любили друг друга, жили дружно. Но, очевидно, психические перегрузки, связанные с выездом из России, подорвали сексуальные силы мужа. Жена, однако, не поняла его состояния и повела дело к разводу. Друг мужа посоветовал ему обратиться к сексологу. Последовал резкий отказ: „Я не собираюсь обсуждать с посторонними лицами свою личную жизнь”. В этом ответе ленинградского инженера, человека русско-советской ментальности, таится не только традиционная стеснительность, но и распространенная в советском обществе боязнь внести в сферу секса что-то искусственное, подменить привычные и, как людям кажется, нормальные половые отношения каким-то суррогатом. Восемнадцатилетней ленинградской студентке принесли почитать машинописный доклад врача-сексолога.

Она отказалась знакомиться с рукописью. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВСЕ БЫЛО ЕСТЕСТВЕННО, — объяснила она. Как и тот ленинградский инженер, что не захотел пойти к врачу-сексологу, девушка опасалась, что рекомендации постороннего в столь тайной и интимной области внесут стыдную неестественность, какой-то эрзац половой любви.

Понятие о должном в сексе предполагает у россиян прежде всего обязательную стыдливость женщины. Желая подчеркнуть высокие нравственные качества своей жены, московский банщик с гордостью говорит, что за 40 лет их брака он ни разу не видел ее голой. Точно так же стесняются показать себя обнаженными партнерам по сексу почти все люди русско-советской ментальности, с которыми мне приходилось разговаривать. „Чем больше мне нравится мужчина, тем менее я склонна предстать перед ним обнаженной”, — говорит молодая привлекательная ленинградка 30 лет. Многие замужние дамы, опять-таки в соответствии с понятием о скромности и стыдливости, ложатся спать с мужем, не снимая бюстгальтера. В уже упоминавшейся выше книге Владимира Гусарова рассказывается, что многолетняя любовница автора, почти его жена, укладываясь в постель, всегда выключала свет. „Я стыдаюсь”, — говорила эта простая провинциальная женщина [135] Вл. Гусаров. „Мой папа убил Михоэлса”. „Посев”, 1978, с. 394. . То же чувство испытывают, очевидно, миллионы других российских провинциальных и столичных пар, предпочитающих заниматься сексом только в темноте.

От женщины требуют скромности на всех этапах ее отношений с мужчиной: от первого знакомства до последнего оргазма. Скромность воспевается в официальных советских песнях [136] „Я приду на свиданье к тебе, только первая шагу не сделаю”. , о ней твердят девочкам в школе, студенткам в институте, говорят на комсомольских и на партийных собраниях. Призывы эти мало чему помогают, особенно, когда речь идет о новых поколениях, но официальная мораль продолжает все претензии предъявлять именно женщине. Мужчины в семье охотно присоединяют свой голос к этому хору. Молодая медицинская сестра из Харькова жалуется своей подруге на то, что муж-инженер постоянно ругает ее за нескромность: "Почему на улице на тебя обращают внимание мужчины?” Жена готова согласиться с мужем: оглядываются — это нехорошо. Этого допускать не надо. „Я уж и причесалась гладенько, как Надежда Константиновна Крупская (жена Ленина. — М. П.), и кофточку купила скромненькую, а мужики все равно смотрят, — сокрушается она. — Ты же знаешь, какая у меня грудь: десятый номер (бюстгальтера. — М. П.) покупаю”.