Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Мужчины, не выходящие на свободу десятилетиями, в конце концов теряют сексуальный интерес не только к женщинам, но и к существам одного с ними пола. Лагеря стали местом, где ныне процветает скотоложество. Владимир Маркман рассказывает:

„В жестянку (очевидно, металлическая будка. — М. П.), согнувшись, вошел Леха, держа за хвост пойманную крысу.

— Что опять про девок разговор? — сказал он…

— А я не могу их жарить, — сказал один из зэков. — Лучше бабы ничего не может быть на свете.

— Скажешь тоже, — сказал Леха, запихивая крысу в клетку. — Я вот всех перепробовал, начиная с домашней птицы и кончая лошадьми. А вот бабу так и не попробовал. И не представляю, что это такое. Да и много ли тут таких, что у них баба была?

— Кобыла — это хорошо, — сказал Амбал. — Раньше в лагере были кобылы, так хорошо было. А теперь хозяин (начальник лагеря. — М. П.) запретил на них возить, все мерины, некого и трахнуть. Хоть бы на дальние командировки угнали, там с кобылами попроще…”

Маркман рисует картину, открывшуюся ему в Красноярском лагере в средине 70-х годов. А вот информация, датируемая декабрем 1979 года. Место действия: тюрьма в Ленинграде, печально знаменитые „Кресты”.

„Не менее половины женщин так или иначе занимаются лесбийской любовью, — рассказывает ленинградка Галина Григорьева, опрашивавшая узниц „Крестов”. — Администрация запрещает и преследует такую практику, как извращение, но безрезультатно… Отношения между лесбиянками в тюрьме складываются аналогично связи женщины с мужчиной. Одна женщина более мужественная по свойствам характера или физиологическим особенностям, а иногда и в силу социального ее престижа — играет роль мужчины, мужа и называется „верх”. Другая, часто более слабая, женственная — становится женой и называется „низ” (существуют определения и сугубо зоновские, нецензурные…) Они составляют пару или семью. „Муж” защищает свою напарницу, обеспечивает безопасность, престиж, „жена” ведет хозяйство в тюремном масштабе. „Мужу” дается и мужское имя, например — если у женщины фамилия Петрова, ее зовут Петром, Дмитриева — Димой и т. д.”

Узницы ленинградской тюрьмы вспоминают: „Психическое самоудовлетворение „верха” не ограничивается собственным оргазмом, „низ” тоже доводится до экстаза. Сексуальные контакты осуществляются, как правило, тайком, в укромных уголках… Не надо думать, что эти отношения преследуют только сексуальное удовольствие. Удовлетворяется и чувство дружбы. Между лесбиянками действительно существует любовь, часто требовательная, доходящая до острой ревности. Связи между такими женщинами сохраняются иногда и после освобождения (из тюрьмы. — М. П.)" [133] Галина Григорьева. „Женщина в тюрьме”. Альманах „Женщина и Россия” (по-русски). Париж, 1980. .

…Творцы советской лагерной системы сделали все, чтобы преградить Амуру путь за колючую проволоку, чтобы извратить самое понятие любовь, изуродовать самую суть вечного чувства. Но природа оказалась сильнее охраны с автоматами и дрессированных овчарок. После 67-ти с лишним лет советских лагерей малыш с луком и стрелами может с победоносной улыбкой повторить афоризм украинского философа Григория Сковороды: „Мир ловил меня, но не поймал…”

В начале 60-х годов московский литературный критик и писатель А. С. предпринял поездку по русскому Северу. В деревне на реке Мезень они с женой остановились в избе крестьянина Василия Федоровича. Слава о нем шла неважная: в свои 35 он уже отсидел в лагере срок за воровство. Матерщинник, хулиган, пьяница, совратитель, он переспал со всеми учительницами окрестных школ. И все же было в этом разболтанном мужике что-то притягательное. Он несомненно был природно одарен: отлично рассказывал и даже собирался написать роман о своих мужских похождениях. К женщинам Василий Федорович относился лишь как к предмету потребления, проявляя к прекрасному полу высшую степень пренебрежения. Своей гостье, московской интеллигентке, он объяснял после рюмки водки: „Как же ты можешь меня учить, если у тебя одна голова, а у меня две”. При этих словах он торжествующе тыкал себя в причинное место.

Москвичи пригласили мезенского мужика приехать погостить у них в столице, и вскоре он появился в Москве. Среди прочих развлечений, которые приготовили для своего гостя писатель и его друзья, было посещение знаменитой Третьяковской галереи. Сопровождал Василия Федоровича по залам Третьяковки друг супругов С. крупный искусствовед Г. В галерее и произошел поразивший москвичей казус. В зале искусства XIX века среди картин знаменитого русского художника Карла Брюллова мезенский крестьянин увидал нечто такое, что заставило его остолбенеть. Остановившись перед картиной, изображающей нагую женскую фигуру, Василий Федорович вдруг густо покраснел, закрыл лицо согнутым локтем и отвернулся. У него от волнения даже голос пропал. „Вот уж не ожидал… — просипел он. — Такое уважаемое учреждение и такой стыд показывают…” В крайнем расстройстве и возмущении Василий Федорович покинул прославленную галерею.