Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

„Поведение нашего гостя показалось нам сначала необъяснимым, — комментирует этот эпизод писатель С. — Но, поразмыслив, мы поняли, что для него и его земляков это вполне естественная реакция. Интимные отношения с женщинами для Василия Федоровича, с одной стороны, крайне желательны, а с другой, — чрезвычайно постыдны. Настолько постыдны, что ни говорить о них, ни тем более изображать их ни в коем случае нельзя. Это — табу. Таков символ веры этого матерщинника и развратника из северной русской деревни.

Рассказ А. С. (ныне он преподает в одном из наиболее престижных университетов Франции) напомнил мне множество такого же рода примеров в жизни и литературе. Он очень распространен, этот тип людей, у которых стеснительность, боязнь малейшего упоминания о функциях тела, об интимных отношениях соседствует с грубейшей руганью и подчас с хамским отношением к женщине. В деревне такой тип встречается чаще, в городе несколько реже, но в целом такова основная, массовая психологическая конструкция мужчины „из простых”. Двойственность эту отмечают многие советские писатели, особенно те, что пишут о деревне. Василий Белов, вполне официозный „деревенщик”, книги которого тем не менее полны сцен массового беспробудного пьянства, сквернословия, легких связей, напоминающих спаривание животных, вместе с тем описывает такую неожиданную как будто сцену. В деревенский магазин среди прочего товара привезли на продажу картину в раме — репродукцию классического полотна Рубенса „Союз Земли и Воды”. Когда окруженный крестьянками-покупательницами возчик товара Мишка ободрал с картины обертку, он даже „щелкнул от радости языком”:

— Мать честная! Бабы, вы только поглядите, что мы привезли-то!.. Бабы как взглянули, так и затевались, заругались: картина изображала обнаженную женщину.

— Ой, ой, унеси леший, чего и не нарисуют. Уж голых баб начали возить! Что дальше-то будет?..

— Возьми да над кроватью повещай, не надо и жениться.

— Ой, ой, титьки-то!

— Больно рамка-то добра. На стену бы для портрета.

— Я дак из-за рамки бы купила, ей-богу, купила.

Картину купили „для портрета”. По просьбе хозяйки картины Мишка выдрал Рубенса из рамки и свернул его в трубочку” [134] Василий Белов. „За тремя волоками”. М., 1960, с. 27. .

Рассматривая голую красавицу Рубенса, литературные герои из книги Белова смущаются не меньше, чем вполне реальный Василий Федорович перед картиной Брюллова. Они прячут смущение за грубоватыми шутками (мужчины) и криками негодования (женщины). Но суть та же: нагое тело — не может, не должно появляться публично. Даже на картине. Ту же реакцию можно встретить и в городе. Продавщица ленинградского магазина Светлана Ш. вспоминает, как в средине 70-х годов, когда ей было 20, а матери ее, кассирше магазина, 40, они пошли вместе на польский кинофильм. По ходу фильма показана была сцена, в которой полуодетые любовники ласкают друг друга. В этом месте мать возмущенно зашептала дочери: „Это безобразие! Она целует его прямо в живот! И такое показывают людям…” Сорокалетняя кассирша магазина, живущая без мужа и имеющая любовника, естественно, догадывалась, что в постели мужчины и женщины могут целовать друг друга не только в лоб. Но одно дело знать и даже пользоваться своими знаниями, а другое — видеть на экране. Видеть такое по русским традиционным понятиям не полагается. И особенно не полагается, чтобы такое видели другие. Стыдно…

Жительнице провинциального среднерусского городка, тридцатипятилетней бухгалтерше, показали рекламу Венского балета. Бухгалтерша посмотрела на портреты балерин в пачках, с открытыми плечами и решительно отрезала: „Я БЫ НА ТАКОЕ НИКОГДА НЕ СОГЛАСИЛАСЬ. Бухгалтерша не может позволить, чтобы ее видели с открытыми плечами и ногами, но готова поставить поллитра водки соседу-механику, чтобы он тайком, убежав от жены, переспал с ней. Таков двойной стандарт российской сексуальной этики.

Стесняются в Советском Союзе не только кинокадров и рекламных плакатов, но и печатного слова. Несколько горожанок, у которых я брал интервью, признавались, что, уже будучи взрослыми, не решались принести в дом официально изданную в Москве книгу восточногерманского врача Нойберта о супружестве. Книга эта более чем благонамеренная (скорее даже филистерская) не содержит, с точки зрения нравственности, не только ничего рискованного, но даже сколько-нибудь достаточной информации, необходимой для молодых супругов. И тем не менее, взрослые женщины: учительница из Запорожья, цензор из Баку и библиотекарь из Москвы постеснялись показать ее своим мужьям и родителям.