Шурд Кёйпер - Бред какой-то! [litres]

– Они думают, что фотография мертвого кота – это мертвый кот.

– Точно.

– Они не знают, что мертвый кот гораздо живее живого.

– Вот именно.

– Мой папа сейчас очень далеко, в Гронингене, но когда он умрет, то снова будет жить со мной.

– Почему ты так расстроился, когда эти мальчишки сожгли фото Флипа?

– Потому что они его сожгли.

Хорошее объяснение.

– Я никогда не кончу жизнь самоубийством, – сказала я, – обещаю тебе. Торжественно клянусь, Бейтел, положа руку на сердце. Мы угодили в странную жизнь, но это еще не повод из нее уходить. Есть места, в которых мы можем быть счастливы. Главное, чтобы такие места не исчезли и чтобы нас там не трогали. Тогда мы заживем лучше всех, это будет самая прекрасная жизнь из всех жизней, когда-либо прожитых на белом свете.

– Бог разрешает тебе все говорить, – сказал Бейтел, – потому что знает, что время от времени ты говоришь что-нибудь хорошее.

– В ров течет вода! – закричала я.

Мне хотелось рассказать ему концовку «Гамлета».

16:54

Вот что я собиралась сказать Бейтелу. То, что сейчас напишу. Я промолчала, потому что хотела развеселить его, а не расстраивать еще больше. И вдобавок потому, что не продумала все хорошенько. А теперь продумала. Я делилась этой мыслью с доктором Блумом, когда мы беседовали о возвышенном, но тогда она была еще так себе мыслишкой. А теперь она с размахом ворвалась ко мне в голову и жахнула, как фейерверк, – аж дыхание перехватило.

Представим: слоняешься ты себе как ни в чем не бывало по вечности, по улочкам небытия. Все хорошо, ничто тебя не тревожит. Ты идешь, заложив руки за спину и насвистывая, как… опять он, чтоб ему… как саблезубый тигр-папаша в воскресенье. И тут рядом открывается люк, оттуда высовывается рука, и какая-то женщина затаскивает тебя к себе в дом, приговаривая: «Малышка, малышка, ах ты моя маленькая, наконец ты здесь, только смотри соблюдай правила, я ведь твоя мама, а ну скажи “мама-мама-мама-мама”, ах ты бестолочь, “мама” сказать не можешь?» – и тебя втискивают в тесную одежду. А ты только и думаешь, как бы вырваться и снова голышом слоняться по вечности, но все окна и двери заперты. А когда ты плачешь, потому что хочешь сбежать, оказывается, что в доме есть еще и мужчина. И он говорит тебе, что можно и чего нельзя и что он сделает, если ты не будешь делать то, что нужно, а будешь делать то, чего нельзя. И ты думаешь: «Лучше уж поступать как он говорит», – и потихоньку начинаешь забывать, откуда ты родом. По-моему, все новорожденные помнят, откуда они взялись и как там было чудесно. Но к тому времени, когда они начинают говорить и могли бы об этом рассказать, они все забывают. В точности я этого не знаю, но так думаю.

«Человек не может ничего знать, – говорит доктор Блум, – он может только думать». И ты думаешь: я буду слушаться этого мужчину, а не то моя жизнь превратится в ад. И стоит тебе такое подумать, как этот мужчина берет и бросает вас с женщиной. Но женщина все время настаивает, что ты должна быть ей благодарна. За то, что она выдернула тебя из сладостной пустоты в эту жизнь, из небытия в бытие. А самое ужасное, что все постоянно обращаются с тобой как с преступницей. Не умеешь ходить на горшок – сейчас получишь! За то, что ты какаешь, как утка в воде, как ангел в вечности. Но на твою пухлую попку надели ползунки. Можно подумать, ты знаешь, что это такое! Дальше – хуже: они прогоняют из твоей головы говорящих зверей. А если в десять лет тебе все еще не хочется разговаривать – отправляют тебя в психушку. Только ты рождаешься, тебе сразу дают пожизненный срок. И заставляют заниматься спортом, спортом, спортом, пока твоя душа не скукожится и ты уже не сможешь ни думать, ни чувствовать, а только подчиняться своим мышцам. По-моему, они выращивают новых солдат. И зубы тебе придется чистить семьдесят тысяч раз – садизм чистой воды, вот что это такое!

Не стараешься прожить как можно дольше – ты преступник. Вот почему дедушка Давид так смиренно сидел в своем кресле и ждал. А между тем все детали твоего организма разрушаются. Машину с таким количеством неполадок давно бы отправили на свалку. Да будь их даже половина, ее бы сняли с дороги. Ха! Но тебе сдаваться запрещено. Кем запрещено? Пока не поняла. Хорошо, что я не рассказала все это Бейтелу. Вот почему я всегда улыбаюсь новорожденным: их сил нет как жалко. Если мою книгу когда-нибудь опубликуют, пусть то, что я написала выше, станет предисловием.

Мы давно вернулись в кемпинг, я сижу у входа в палатку и пишу. Бейтел, как веселый дошколенок, играет на детской площадке. Наши мамы готовятся провести лучшую ночь своей жизни в вымершей деревне, а Дилан с Донни до сих пор не вернулись. Я не беспокоюсь. То есть не ревную. Вряд ли они связали озорных близнецов, развернули их лицом к стенке, а сами у них за спиной… Единственное, что меня беспокоит, – это душевное состояние Дилана. Надеюсь, JKL обходится с ним по-доброму. Как Дилан со мной. И как я сегодня – с Бейтелом.