Шурд Кёйпер - Бред какой-то! [litres]

– Но отец Офелии не хотел, чтобы она встречалась с Гамлетом. Потому что они были так влюблены, что отец думал, они… э… как бы это сказать… что Офелия потеряет свою невинность.

– А, чего? Не понял, – удивился Бейтел.

– Что они займутся сексом.

– Ну так бы и сказала.

– Если бы Гамлет с Офелией целыми днями занимались сексом, а Гамлет потом взял и женился бы на другой, Офелии уже не удалось бы выйти замуж.

– Почему?

– Потому что она переспала с Гамлетом. И потеряла невинность. В те времена девушка могла выйти замуж, только если была девственницей, если еще ни разу ни с кем не спала.

– А наши мамы про такое знают? – заинтересовался Бейтел.

– Сейчас другие времена, – ответила я. – А тогда отец Офелии запретил ей близко подходить к Гамлету, и она послушалась.

– Почему?

– В то время девочки слушались родителей. А отца зовут Полоний.

– Почему?

– Здравствуйте-пожалуйста, это, вообще-то, Шекспир придумал, не я! Офелия была первой, перед кем Гамлет прикинулся сумасшедшим. Он сказал ей, что она бестолковая девчонка и лучше ей стать монахиней. Или шлюхой.

– Ну дает!

Теперь Бейтел цеплялся за каждое мое слово. Я решила пропустить три четверти сюжета и рассказать только о любви и смерти, зато как можно красочней.

– Ты слушай дальше, – сказала я. – До Полония и до этого гада Клавдия доходит слух о том, что Гамлет свихнулся. «Может, ему стоит поговорить с королевой? – предлагает Полоний. – Она как-никак его мать». «Ладно, но если и это не поможет, пошлем его в Англию. Или бросим в тюрьму», – отвечает Клавдий. И вот Гамлет идет к матери и по пути видит Клавдия, преклонившего колени. Не перед ним, а так, в одиночестве. Дальнейшее трудно понять, если не веришь в Бога.

– Я верю, – сказал Бейтел.

– И тебя от него не тошнит?

– Нет, совсем.

– Тогда, может, ты и поймешь, – сказала я. – Я в Бога не верю, но при этом меня от него тошнит, так что мне все это кажется довольно запутанным. Так вот, Гамлет видит Клавдия, преклонившего колени.

– Не перед Гамлетом, – сказал Бейтел.

– Совершенно верно.

– Он молится.

– Точно, он молится и говорит Богу, что стыдится своих поступков и еще больше стыдится того, что, несмотря на стыд, хочет быть королем и делить с королевой супружеское ложе. Гамлет слышит это и думает: «Черт! Я мог бы его убить, но он как раз беседует с Богом, размышляет о содеянном и стыдится, так что в эту минуту он хороший человек. Если прикончить его сейчас, он отправится прямиком в рай. Его не накажут, а вознаградят, зато меня ждут божья кара и адское пламя. Убить его можно, только когда он опять станет плохим». Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Бейтел. – Если ты сделал что-то плохое и просишь у Бога прощения, Бог говорит: молодец, что ты сам все понял. И твоя душа очищается.

– Потому-то меня и тошнит от Бога, – сказала я.

– Богу это известно, но он не сердится, ведь я ему сказал, что ты хорошая.

– А если, – спросила я, – братья Джеки станут молиться, как раз когда ты захочешь с ними расправиться?

– Я и не собираюсь их трогать, – ответил Бейтел, – это сделают звери.

Он взял продолговатую ракушку и принялся делать зубцы на стене замка, а я остановилась взглядом на моей синей лопатке, лежащей неподалеку на песке. «Иди сюда, лопатка, – подумала я, – иди ко мне». Лопатка не сдвинулась с места. «Не торопись, – внушала я, – времени у нас навалом». Лопатка по-прежнему не шевелилась. Я пыталась понять, могут ли придуманные вещи стать настоящими. Или уже ими являются. Я писала про это выше: способно ли выдуманное стать таким же настоящим, как «настоящее»? Если да, то тогда можно было бы разговаривать с животными, а воображаемые друзья оживали бы. Тогда Бог мог бы существовать, а мертвые воскресли бы.

Бейтел взял лопатку и протянул мне. Он показал на море: начинался прилив. Песчаный остров у берега исчез под волнами.

– Расскажи, что было дальше, – попросил Бейтел.

– Гамлет приходит к матери, – продолжила я. – Она чувствует его гнев и страшится за него. В какой-то момент она так пугается, что зовет на помощь. И трусливый Полоний, который подслушивал их беседу за шторой, тоже вопит: «Помогите!» «Крыса!» – кричит Гамлет и протыкает штору шпагой. Но вот что интересно: он целится не в пол, не туда, где бегают крысы, а прямо перед собой, на уровне сердца.

– Крысы умеют забираться на шторы, – сказал Бейтел.

– Но они не кричат «Помогите!», – возразила я.

– Я рад, что это была не крыса.

– Не крыса, – кивнула я, – это Полоний, и он падает замертво. Гамлет по-прежнему зол на мать, но все же пытается ее утешить. По-моему, Гамлет – самый добрый человек из всех, кто жил на свете. Он признаётся, что на самом деле не сошел с ума, а только делает вид. Но Офелия этого не знает и так горюет оттого, что ее возлюбленный потерял рассудок, что сама его теряет. По-настоящему. По крайней мере, если верить Шекспиру. Но вот в чем штука. Гамлет признается матери, что притворяется, – и публике в зале тоже. Однако Офелия не разговаривает с друзьями и не обращается к публике: мы не знаем, что она думает, только видим, как она себя ведет. А ведет она себя как сумасшедшая. Но делает при этом ровно то же самое, что и Гамлет. Поет непристойные песенки и…