Уильям Крюгер - Эта ласковая земля

Когда песня закончилась, они все рассмеялись, и трубач сказал:

– Иви, детка, тебе надо на Бродвей.

Он был высоким, с приглаженными черными волосами и тоненькими усиками на бледно-белой коже над верхней губой.

Сестра Ив достала из маленького серебряного портсигара сигарету, и трубач поднес ей зажигалку. Она выдохнула облачко дыма и сказала:

– Слишком занята, делая работу Бога, брат.

Она взяла стакан, стоявший рядом с ней на пианино, и сделала глоток.

– Что дальше? – спросил пианист. Он был худым, как коктейльная трубочка, с кожей цвета мелассы [27] Темная патока ( прим. пер .). , и носил черную, лихо заломленную федору [28] Федо2ра – шляпа из мягкого фетра, обвитая один раз лентой, с мягкими полями и тремя вмятинами на тулье. .

Сестра Ив затянулась, потом сложила губы буквой О и выдохнула два идеальных круга дыма.

– Я в восторге от Гершвина. Мне всегда нравилась «Притягательная».

Эту песню я знал, однако не знал, кто ее написал. Я ощущал тяжесть гармоники в кармане рубашки, и мои губы дернулись от желания. Когда пианист заиграл первые ноты, я ушел в темноту луга, сел, достал губную гармонику и начал играть вместе с ними. О, это было сладко, будто поесть после долгого голодания, но насыщало иначе, чем бесплатный суп и хлеб тем вечером. В каждую ноту я вкладывал свою глубинную тоску. Песня была о любви, но для меня она была о желании чего-то другого. Может, дома. Может, безопасности. Может, определенности. Мне было хорошо, иногда я представлял, что так себя чувствуешь во время молитвы, если ты по-настоящему веришь и вкладываешь в нее душу.

Мелодия закончилась, и я сидел в теплом свечении, порожденном сопричастностью к музыке. Клапан шатра поднялся. На освещенном фоне показался силуэт сестры Ив, неподвижно вглядывающейся в ночь.

Утро настало яркое и теплое, но мы все спали долго. Когда Альберт наконец выпутался из одеяла, он сказал:

– Нам надо спускаться на реку, уплыть подальше. Я все еще волнуюсь насчет Ночного Ястреба. Но сначала пойду посмотрю, получится ли достать еды с собой.

– Можем мы остаться еще на денечек? – спросила Эмми. – Суп вчера вечером был такой вкусный. И я бы хотела посмотреть город, Альберт.

– Все города одинаковые.

Получилось грубо, хотя не думаю, что он специально. Просто Альберт, решив что-то и думая, что это лучший вариант, становился словно большой валун, катящийся с горы, и помоги Бог тому, кто попадется ему на пути. Но он заметил обиженное личико Эмми и опустился перед ней на колени, чтобы оказаться лицом к лицу.

– Я не хочу, чтобы нас поймали, Эмми. А ты?

– Нет.

Уголки ее рта опустились, а нижняя губа слегка задрожала.

– Ты же не собираешься плакать?

– Наверно, – сказала она.

Альберт преувеличенно вздохнул и закатил глаза.

– Ладно. Ты можешь пойти в город, ненадолго, потом мы отплываем, хорошо?

– О да, – сказала она, и ее поведение моментально изменилось.

Эмоции Эмми всегда были настоящими и искренними, но я знал, что она провела Альберта. Не знаю, хорошо это или плохо, но я решил, что в сложившихся обстоятельствах это, скорее всего, неизбежно. Нельзя водиться с преступниками и самому не стать немного таким.

– Мне надо много чего достать, и я не знаю, куда меня занесет. Может, мне придется сразиться с еще одной голодной собакой, так что лучше тебе со мной не ходить. И ты не можешь идти одна. – Он посмотрел на Моза и на меня и быстро принял решение. – Оди, ты пойдешь с ней. Следи, чтобы ее кепка была низко надвинута. Если вас заметит кто-нибудь из вчерашнего похода, не будет странно, что вы вместе. Если кто спросит, вы братья, ясно?

Я улыбнулся Эмми.

– Я всегда хотел младшего братика.

Моз показал: «А я?»

– Кому-то надо остаться с каноэ, – сказал Альберт. – Кроме того, ты индеец и немой. Если кто-то попытается с тобой заговорить, тебя запомнят, а нам надо оставаться незамеченными.

Я видел, что это уязвило Моза, но он скрепя сердце признал, что Альберт прав.

– Я пойду первым, – сказал брат. – Вы подождите немного и идите следом.

Альберт поднялся по берегу и исчез за деревьями.

Моз сел на землю, взял камень и бросил в реку.

– Злишься? – спросил я.

«Ненавижу быть индейцем», – показал он.

Я вручил Эмми кепку, взял ее за руку, и мы стали подниматься на берег.

Мы быстро узнали, что город назывался Нью-Бремен. Центр города был построен вокруг площади, на которой стояло большое здание суда. Мы прогуливались по тротуарам, стояли в тени зеленых навесов, смотрели в витрины магазинов. Я нервничал, оттого что мы были на виду, но мы шли медленно, никто нас вроде не замечал. Эмми была в восторге. Мы прошли мимо аптеки «Рексол», за которой находилась кондитерская.