Мария Метлицкая - Високосный февраль

Маша принялась жадно вглядываться в старые, слегка размытые черно-белые фотографии своих бабки и деда. Высокие, статные, красивые люди. Неудивительно, что Золотогорский так красив.

– Сестра, – грустно сказал он, указав пальцем на молодую красивую женщину, – Мария. – И, помолчав, добавил: – Трагическая судьба. Умерла совсем молодой. От аборта. – Он резко встал со стула и подошел к окну. – Совсем молодой, да. Восемнадцати лет. Влюбилась до смерти в женатого человека. Забеременела. Испугалась. Пошла к бабке-повитухе и умерла. Заражение крови. Три дня горела в температуре, боялась сказать родителям. Дурочка. Отвезли бы в больницу и спасли – конечно, спасли бы! А она скрыла – стыдно было и страшно. Вот так. – Он развернулся к Маше и попытался улыбнуться. – Ну, поехали дальше?

– А что тот, от которого она забеременела? – тихо спросила Маша. – Он был в курсе?

– Да, разумеется. А что толку? Осуждали-то все ее – связалась с семейным. У него была и вправду хорошая семья – жена, двое детей. Во всем обвинили Машу. Стерва, разлучница, гадина. Поделом! Я тогда уже учился в Ярославле. Ничего не знал, приехал уже на похороны. Хотел убить ее любовника – абсолютно серьезно был на это настроен. Остановила мать – потерять еще и меня, второго ребенка – она бы этого не пережила. Я и смирился. Правда, долго корил себя за трусость. Ну, отсидел бы. Дали бы, скорее всего, немного – состояние аффекта. А я струсил – подумал с своей карьере.

– Нет, – решительно возразила Маша. – Вы не о карьере думали – о родителях.

Он развел руками.

– А та девочка, ваша первая любовь? – продолжала расспрашивать Маша. – Почему вы расстались?

Золотогорский рассмеялся:

– Ну, милая! Вы уж в такие дебри решили забраться! Зачем вам это? Подумайте – разве часто женятся на первой любви? Вот именно! Я тогда уже был студентом. Она тоже. Правда, она осталась в Костроме, где и училась. Я в Ярославле – недалеко, да. Но у каждого началась своя жизнь. Свои компании, свои интересы. Я мечтал о кино, о театре. Конечно, о московском театре. А где еще можно сделать карьеру и стать знаменитым, известным на всю страну? К тому же, – он выпустил дым из трубки, – я вскоре влюбился. В московскую девочку, свою будущую жену.

Маша вздрогнула и замерла.

– А подробнее?

– Завтра, – коротко отрезал Золотогорский, прихлопнув рукой по столу. – Завтра. А сегодня, – он глянул на настенные часы, – увы, извините! Мне надо поспать. Простите, я не совсем здоров.

Маша спешно складывала в рюкзачок вещи – тетрадку, ручку, диктофон.

– Да-да, конечно. Вечером буду, – пообещала она.

Золотогорский проводил ее до крыльца. У калитки она обернулась и махнула ему рукой. Он стоял на крыльце со своей трубкой и смотрел ей вслед. Глаза его были полны печали. Или ей показалось? Он просто устал? Конечно, устал. Свалилась на его голову журналистка, молодая столичная вертихвостка.

А ведь он мог бы ее прогнать. Кстати, он не спросил ее ни о чем – не попросил показать документы, пропуск или что-то еще. Доверчивость провинциала? Возможно. А может, одиночество и желание поговорить?

Маша быстро шла по обледеневшей мостовой, забыв о своем желании уехать. Ей хотелось поскорее добраться до санатория, съесть горячий обед – густой наваристый суп, пышную котлету, утопающую в пюре, в котором тает лужица желтого масла. И запить все это, например, киселем – тоже густым, ядовито-малиновым или фиолетовым. Кстати! Что они добавляют туда для цвета? Наверняка какую-нибудь дрянь. Но вкусно ведь, а?

На часах было полвторого. А это означало, что на обед она вполне успевает – если, конечно, поймает машину.

Уселась в машину – кстати, к незнакомому и молчаливому, словно глухонемому, водителю – и вдруг с удивлением подумала, что ей совершенно не хочется забраться в кровать под одеяло – самое любимое занятие последних месяцев. Нет, это не от возбуждения от неожиданной встречи с папашей. Это от того, что она работала, снова работала. Снова чувствовала себя журналисткой.

Господи, какая же дура! У нее нет этой профессии – она закончилась. Закрылась лавочка, все. Как она могла об этом забыть? И вообще-то дикая ситуация. Как она будет выпутываться из этого? Как?

«Да ладно, – успокоила она себя. – Как-нибудь! Не впервой. Такая у меня профессия».

И принялась обдумывать разговор с Золотогорским. «Странно. Как-то все не очень склеивается. Мамины рассказы о нем и то, что я увидела сегодня. Сдержанный, а она убеждала меня, что он взрывоопасный невротик и истерик. Он произвел впечатление ровного, спокойного, разумного. Или все это маска? Он же актер. Вроде бы доверчивый. А мама говорила, Фома неверующий и человек подозрительный. Рассудительный, а по маминым словам, человек абсолютно без логики».