Йожеф Дарваш - Город на трясине

Мужское население слободки, носившей название Сапожной, хотя там никогда не жил ни один сапожник, было сейчас озабочено другим — поисками работы на лето, чтобы прокормить себя и семью. Кое-кто мыкался по хуторам, спеша показаться знакомым хозяевам, чтобы они, упаси боже, не наняли бы кого другого на весеннюю страду, которая вот-вот должна была начаться. Другие толклись в селе, на базарной площади, в уголке которой издавна притулился рынок батраков. На этой «бирже труда», как в шутку прозвали ее завсегдатаи, с раннего утра собирались безработные зимой бедняки, сидели и ждали покупателя на свои рабочие руки. В полдень они расходились по домам — на обед или просто для того, чтобы соседи и знакомые не подумали, будто их женам нечего поставить перед ними на стол, даже тарелку супа, — а через час-другой вновь возвращались и ждали до вечера, чтобы завтра утром опять прийти сюда и начать все сначала…

В такое время, на пороге весны, не так-то легко было найти работу. Изрядно похудевшие мешки и опустевшие закрома выгоняли каждого мало-мальски годного еще на что-нибудь бедняка продавать себя хозяевам-земледельцам, и, хотя не многие из богатеев обходились без батраков, торговаться им не было надобности: живого товара хоть отбавляй. Об этом знали, но все равно бедняк батрак шел на «биржу», и удержать его от этого мог только судебный пристав или курносая с косой. Тот, кто хотел выжить, должен был идти на «биржу» сам и гнать своих домочадцев — в поисках заработка.

Пал Дьере, тот, что жил в предпоследней от края избушке, был одним из тех неимущих мудрецов, которые все на свете знают лучше других. Так вот прошлой весной он попытался было изменить этот древний порядок вещей. Он не пошел на «биржу», не стал наведываться к хозяевам-хуторянам, а вместо этого выстругал добела дощечку и, кое-как накалякав на ней черными корявыми буквами: «Здесь берутся за всякую поденную работу», прибил ее гвоздем над калиткой. Усевшись под окном, он стал ждать, что уж мимо такого объявления не проедет ни одна хозяйская бричка по дороге из хутора в село. Однако из его предприятия ничего не получилось. Все кругом только посмеивались, а такие же, как он, бедняки говорили меж собой, что бедняга Пали вконец тронулся, и его подзуживали:

— Слышь, сосед, ты эту вывеску лучше на шею себе повесь и сядь посреди дороги. Тогда уж наверняка каждый остановится.

Что же касается хозяев-хуторян, то они подумали иначе: если, мол, этот батрак ждет работы, сидя на завалинке, значит, она ему не к спеху…

После такого конфуза Дьере уже не рискнул продолжить свой эксперимент этой весной и отправился на поиски работы обычным способом, как и все другие мужики слободки.

В течение дня дома оставались только женщины с детьми да немощные, уже не годные для поденщины, старики. Впрочем, те из них, кого еще слушались руки-ноги, тоже вылезали из своих углов за печкой и ковырялись во дворе, дабы показать, что и они не напрасно едят тот скудный кусок хлеба, который дают им дети… Они брались то за лопату, пытаясь вскопать огород, то за молоток, чтобы залатать заборчик или починить что-нибудь во дворе. Правда, из этого обычно ничего не выходило и дело кончалось перебранкой, поскольку им уж не под силу было вогнать заступ на должную глубину и работа их подвигалась так медленно, будто они собирались потянуть ее до осени; забить толком в доску гвоздь и то не получалось, и они лишь постоянно мешались у всех под ногами. Однако это было все-таки лучше, чем выслушивать упреки от дочерей, сыновей или зятьев в том, что они, мол, сидят у них на шее и не приносят в доме никакой пользы…

Конечно, видимой пользы от такого стариковского усердия все равно было не много. Рушащиеся изгороди, проваливающиеся крыши, облупленные, голые стены, на которых от зимней сырости отставала и осыпалась штукатурка, продолжали пребывать в таком виде до самой осени, до той поры, пока не освобождались мужские руки, и тогда мужицкая сноровка плюс кое-какие деньжонки, оставшиеся от весенних и летних заработков, помогали привести все в порядок и кое-как залатать дыры, постепенно, одну за другой. Однако чаще бывало так, что и следующей весной опять выползали и топтались во дворе хлопотливые старики…

Женщины, остававшиеся дома, пытались кое-что подмалевать, хотя бы снаружи. До пасхи, праздника вселенского очищения и большой уборки, было еще далеко, но в Сапожной слободке один за другим уже белили известью фасады домов. Кое-где уже отковыривали замазку и растворяли настежь окна, оставляя их распахнутыми до самого обеда, чтобы проветрить комнаты и освежить застоявшийся в них за зиму воздух.