Йожеф Дарваш - Город на трясине

— Ничего с ними не нужно было делать! Такой уж у нас народ: поговорят-поговорят, а когда надоест — перестанут.

— Мне казалось, лучше объяснить людям, что…

— Однако зачем было интересоваться этим у доктора? Меня это оскорбляет! Этот старый бородатый козел заварил такую кашу, что не успеваешь расхлебывать…

— Я не верю, чтобы он это сделал. А я только поинтересовался, как все произошло. Просто хотел знать из первых уст, только и всего.

— Нечего этим людям что-либо объяснять! — выпалил рассерженно Хорват. Он так покраснел, что казалось, будто его вот-вот хватит кондрашка. — Ну и народ у нас! Паршивый и темный! Лишь бы только языками болтать. Пусть болтают, мне все равно. Зависть их съедает, если у кого на одни подштанники больше, чем у них. Они места себе не находят от зависти! Чертовы бедняки! Они не стоят сожаления! Ни один из них! Гадкие, грязные людишки!..

Лицо пастора стало белым, как стена, а на скулах выступили багровые пятна.

— Не забывайте, что и я принадлежу к числу этих гадких, грязных людей, — тихо, но твердо произнес он, а вернее, выдавил из себя сквозь зубы.

Хорват на какое-то мгновение будто оцепенел, но, быстро оправившись от смущения, заговорил еще громче:

— А ты не забудь, что теперь принадлежишь к нам, к нашей семье. И даже если бы я был виновен в смерти этой девочки, если бы я убил ее… — Он с силой ударил себя в грудь и продолжал: — То и тогда тебе следовало бы защищать меня!

— Папа, ради бога! Что ты говоришь? — заговорила дочь. — И не кричи так громко! Люди услышат!

— Ну и пусть, пусть слушают! Кто услышит? Разве мы не одни? — И он вперил в пастора горящий негодованием взгляд.

В этот момент дверь в комнату отворилась и появившийся на пороге поденщик доложил:

— Лошади запряжены.

Хорват мгновенно успокоился и посмотрел вокруг так, будто только что очнулся от тяжелого сна. Быстро поцеловав дочь в лоб, он пожал пастору руку и вышел из комнаты.

Иштван был бледен как полотно.

— Не обращай на него внимания, Пишта, — умоляющим тоном произнесла Эва. — Папа очень вспыльчивый человек. Я это знаю… — Заметив, что жесткие складки, залегшие возле рта пастора, никак не расходятся, она продолжала: — На него не надо сердиться. Он очень чувствительный человек. Его любая мелочь может вывести из себя. А сейчас у него и без того полно забот. Торговые дела его сейчас идут плохо, поэтому он такой нервный. Да и этот случай очень его расстроил… Утром он вернется домой…

— Теперь уже поздно… — тихо и как-то безразлично сказал Иштван.

— Пишта, так нельзя!.. Право, нельзя! — Эва обняла его за шею и поцеловала. Она гладила его по щекам и уговаривала: — Пишта!.. Дорогой мой Пишта!.. Нельзя так!.. Пойми, нельзя!..

Как только пастор ушел от Бакошей, к ним с совком для мусора заявилась Кардошне:

— Юлиш, угольки горячие есть у вас?

— Уже нет, тетушка Мари.

— А я слышала, вы хлебы печете…

— Печь утром будем, сейчас только заквасили.

— Я уж всех соседей обегала, но ни у кого углей нет, а мне ужин готовить нужно.

— Мы можем дать вам одну спичку. У нас, кажется, еще останется на вечер.

— Если можете, дайте, ради Христа. Я вам как-нибудь отдам.

— Хорошо, тетушка Мари.

— Я никогда ни у кого в долгу не была.

— Я знаю.

— Я видела, к вам заходил господин пастор, — почти шепотом произнесла она. — Что ему от вас понадобилось?

Юлиш объяснила все по порядку.

— Ну и дела! — покачала головой любопытная старуха и, поблагодарив еще раз хозяйку за спичку, ушла…

— Ты только послушай, как дело-то обернулось, — начала рассказывать старуха дочери, вернувшись домой, — к Бакошам уже и господин пастор приходил. Интересовался историей с Розикой.

— Он, конечно, испугался, что и его впутают в эту историю?

Спустя несколько минут они рассказали об этом своим квартирантам, а те — еще кому-то. И пошел по Сапожной слободке новый слух, обрастая с каждым часом все новыми и новыми деталями.

Под вечер Шандор пошел к Фаркашам. Вместе с ними он нанялся ломать кукурузу на ченгеледском поле.

Старик Фаркаш, как главный подрядчик, утром сходил на участок, чтобы лично убедиться, когда именно нужно ломать кукурузу. В этом году из-за плохой погоды кукурузу посадили на две недели позже, а прохладное дождливое лето также притормозило ее рост, так что уборка урожая отодвинулась на более поздний срок. Слава богу, урожай обещал быть хорошим: вот уж сколько лет не было такой хорошей осени!

— В девятнадцатом году такое же дождливое лето было, — вспоминали старики. — С хольда можно взять по тридцать центнеров кукурузы. В среднем, разумеется.