Ахмед Рушди - Кишот [litres]

– Слушаю? – произносит его возлюбленная.

Он прочищает горло и спрашивает полным безнадежного обожания голосом:

– Могу я увидеть госпожу К., хозяйку дома?

– Кто вы такой. Зачем вы здесь. Лучшего времени для визитов не нашли. У всей нашей общины горе. Вы журналист.

– Нет, не журналист. Но она задала вопрос по телевизору, и мне нужно узнать ее ответ на него. Она спросила, есть ли нам здесь место. Мне нужно знать, что она об этом думает.

– Я знаю, что вам нужно. Вы пришли ее обворовать. Вы хотите украсть у нее его смерть и ее боль и сделать их своими. Уходите и получайте свою боль и свою смерть. Эти – не ваши.

– Я был там. Был в баре.

– В баре было полно людей. Никто этого не предотвратил. Мы не собираемся утешать вас в связи с его смертью. Если у вас есть какие-то доказательства, обратитесь в полицию.

– Вы сестра госпожи К.? Простите, но вы очень красивы. Прекрасная из города Прекрасного. – (Санчо не может сдержаться.)

– Вы просто хам. Я закрываю дверь. – (Ее презрение убивает его.)

– Прошу вас. Простите. Я совсем недавно в этой стране. И надо понять, что все это значит. Как нам жить.

– Вы не местный.

– Нет. Я здесь проездом. Меня зовут Санчо.

– Странное имя. Ладно, мистер Санчо, вот что я вам скажу. Мы все потрясены. Люди говорят моему отцу: запрети своей дочери работать в Америке и отправь домой. И я, возможно, воспользуюсь их советом. Никто не видит разницы – иранцы, арабы, мусульмане… Значит, никто не может быть в безопасности. Индийские индийцы больше не хотят искать своим детям пару среди американских индийцев. Возможно, наши люди переберутся в Канаду. Канада говорит, что готова нас принять. Есть еще языковой вопрос. Мы родом из Теленганы, говорим на телугу. Но мы просим друг друга не говорить на телугу, когда кто-то может услышать. Телугу, арабский, персидский – никто не видит разницы. Поэтому мы никогда не бываем в безопасности. Тот бар считался безопасным местом, они не говорили там на телугу, но они не были там в безопасности, уже нет такого места, где мы были бы в безопасности. Вы достаточно услышали? Мы лишились своих языков. Мы должны бояться и сами вырвать себе языки.

– Ужасно. Но я вас понял. Могу я все же увидеть госпожу К., чтобы выразить ей соболезнования?

– Это не ее дом. Она не живет здесь. Вы ошиблись адресом.

– Но почему тогда…

– Мы все сегодня госпожа К. Мы все – ее семья. Если вы только недавно приехали из дома, из страны, то точно понимаете. Но это не ваше место. И это не ваша кровь.

– Как вас зовут?

– Зачем вам мое имя?

– Вы же знаете мое.

– А как вы меня до этого называли?

– Прекрасной из города Прекрасного.

– Значит, так меня и зовут.

– Мне пора идти, – говорит Санчо. – Я должен сопровождать отца в его последнем путешествии. Но когда я закончу с этим…

– Я вас не знаю, – говорит девушка, – а будущее? Никто не знает будущего. Уходите.

Дверь закрывается.

Санчо уходит, убитый горем и при этом окрыленный, он чувствует обновление – внезапно охватившая его решимость, конечно, не то же самое, что столь необходимая ему любовь, но это, по крайней мере, что-то, что он может унести отсюда с собой.

Кишот дожидался его в машине и выглядел недовольным.

– Ты упрямый ребенок! – начал он. – Я же ясно объяснил, это глупая затея и бестактный поступок. Я привез тебя сюда только потому, что ты угрожал мне, что уйдешь, но я произвел тебя на этот свет не для того, чтобы тут же потерять. То, что ты совершил, – не просто бестактность. Это не имеет отношения к великим делам, которыми мы заняты, великому начинанию, что мы реализуем. Это просто незначительный поворот, тупик, это вообще не наше дело.

Санчо на пассажирском сиденье заливался слезами – первыми в своей короткой жизни.

– Теперь ты знаешь, что такое несчастье, – недобро заметил Кишот, – ты уверен, что пришел в этот мир, чтобы узнать именно это. Что ж, учись. Человеческая жизнь – по большей части несчастье. Лекарство от человеческих страданий – любовь; именно любви мы должны сейчас посвятить себя без остатка. Вперед.

– Я хочу, чтобы ты научил меня своему языку, – попросил Санчо, – языку, на котором ты говорил там. Я хочу, чтобы мы разговаривали между собой на этом языке, в особенности на людях, чтобы сразу видеть ублюдков, которые ненавидят нас просто за то, что у нас другой язык. Я хочу, чтобы ты начал учить меня прямо сейчас.

Кишот неожиданно понял, что растроган.

– Хорошо, – заявил он, – я научу тебя, сын мой. Твоему родному языку, мой рожденный без матери ребенок! О красоте этого языка известно всем. Еще я научу тебя бамбайя, его локальной вариации, на которой говорили на бомбейских улицах моего детства, – бамбайя не так красив, но ты все равно должен знать его, потому что только если ты говоришь на нем, сможешь стать жителем города, которого никогда не видел.