Богуслав Бржезовский - Железный потолок

Видел, должен был видеть, что у нее дрожали руки, Что она на грани истерического припадка.

Из размышлений Ондржея вывел Краус; он вошел оживленный, в боевом настроении. Краус только что вернулся из Праги, привез уйму новостей. Он не давал Ондржею вымолвить ни слова, расхаживал взад и вперед по комнате, курил сигарету за сигаретой, кашлял и рассказывал, энергично жестикулируя.

— Правительство вынуждено было сегодня прервать заседание — национально-социалистические министры [3] Национально-социалистическая партия — буржуазная партия, входившая в 1945—1948 гг. в Национальный фронт. Эта партия препятствовала проведению революционных преобразований. устроили явную обструкцию. Притворству и комедиям пришел конец — они выступили с поднятым забралом, начали борьбу в открытую. Похоже, дружище, на правительственный кризис, но это их роковой просчет. Впрочем, сегодня мы узнаем больше. Наша партия выступит с обращением к народу. А ваша кржижановская история — всего лишь одна из деталей их общей атаки. Кржижановский случай не единственный. Разумеется, нельзя отступать ни на шаг, нужно действовать обдуманно и ударить в надлежащее время и в надлежащем месте. Эта публика становятся невероятно наглой.

Кстати, это может Махарта заинтересовать: после двухлетнего заключения выпустили Годуру, бывшего управляющего кржижановским заводом.

— Все находится в тесной взаимосвязи — это ты помни, товарищ, — повторил он свое любимое выражение.

Теперь Ондржей знал все, что надо было знать; он информировал Крауса о решении заводского совета начать забастовку, как только Прухова появится в городе, и запретить ей доступ на завод; вручил ему документы, которые ему поручили передать Краусу в районном комитете, и распрощался с ним. Беседа их заняла не более получаса. Между тем поезд на Кржижанов уже ушел. Следующий отправлялся около шести. Ондржей сидел в ресторане на Веселке, пил пиво, просматривал газеты и просто глазел на людей, проходящих мимо полузамерзшего окна.

Так, значит, Годуру выпустили. Его арестовали в сентябре сорок пятого. Дали ему пять лет, и вот он уже на свободе.

«Это наше кровное дело, — говорили тогда на заводе, — хотим присутствовать при его аресте». И вот вместе с Зоубеком и Грахой из государственной безопасности за Годурой на его виллу отправились еще Паздера и Ондржей. Он представлял сейчас себе все так ясно, словно происходило это вчера: Годура в жилете сидел в кресле, видимо вполне уверенный, что опасность для него миновала и теперь он может спать спокойно. Над его креслом на стене висела картина, изображающая оленя, затравленного сворой борзых.

«Инженер Годура, мы явились, чтобы арестовать вас, следуйте за нами», — сказал Зоубек.

«Как так?» — пролепетал растерянно Годура и попытался рассмеяться. Приподнялся в кресле, но тотчас же снова опустился и спросил несмело: «Почему? По какому праву?..»

Он смотрел то на одного, то на другого, словно просил объяснения; наконец взгляд его остановился на Ондржее. Глаза его были полны страха и тоски. Ондржей в эту минуту вдруг понял, что Годура тоже человек, к тому же старый человек. До этой минуты Годура был для Ондржея понятием, идеей, воплощением чего-то жестокого, неумолимого, бесчеловечного, похожего на камень; это было нечто чуждое, лишенное чувств и совести.

«По революционному праву», — сказал Ондржей и сам испугался своего голоса.

Позднее он понял, что отвечал скорее себе, чем Годуре.

Тогда, в сорок пятом, казалось, никто не усомнится в виновности Годуры. Но перед судебным процессом началась кампания.

«Вот она, трагедия человека, — писал Фишар в пражском «Днешке», — всю свою жизнь посвятившего труду, человека, для которого политика всегда была только необходимым злом. Представитель технической мысли, крупный специалист, автор нескольких широко известных изобретений, он замечательно служил нашей национальной экономике. И от таких людей требовать, чтобы они усвоили теорию классовой борьбы, чтобы они изучали «Государство и революцию», чтобы размышляли о диктатуре пролетариата? Он не делал этого и стал жертвой произвола и разъяренной толпы, ее беззакония. Сегодня судит толпа, улица. Неужели окончательно притупилась человеческая совесть? — раздраженно вопрошал он. — Неужели клевета, возведенная на ни в чем не повинного человека, сегодня уже никого не может возмутить?»

Статья Фишара, обведенная красным карандашом, была выставлена в витрине книготорговца Рабишки и в сокольской [4] «Сокол» — массовая спортивная организация, которую буржуазные партии использовали в своих политических целях. газетной витрине на городской площади, ее передавали из рук в руки, она попала даже на завод. Годура вдруг стал уважаемым гражданином города, сокольским деятелем, бескорыстным покровителем обездоленных, патриотом с горячим сердцем, самым что ни на есть крупным специалистом, который если решился оставаться на таком ответственном посту, да еще во время оккупации, то отдавал себе отчет, для чего он это делает!