Богуслав Бржезовский - Железный потолок

Холод и ненастье. Она ненавидит провинцию в эту пору. Пустые, голые, промозглые, словно до костей обнаженные поля вдоль шоссе, тоскливые, безутешные горизонты, стаи ворон, сумрак и туман — все это так напоминает ее собственное душевное состояние.

Пусть наконец ее оставят в покое! Она никого не хочет видеть. Ни Ольгу, ни Фишара, ни Элен, эту телку, которая каждый день что-нибудь натворит, а затем заявляет с невиннейшим видом: «Если я не могу угодить госпоже, тогда, может, госпожа сделает это сама. Я могу уйти!» Пусть все уйдут. Пусть все убираются прочь! Она останется одна, совсем одна. Ну что это за жизнь? Зачем ей о чем-то хлопотать, о чем-то заботиться? Зачем думать о каких-то предприятиях… подборжанское, градецкое, кржижановское?.. Зачем вообще думать? Зачем жить? Она устала. Страшно устала.

Никому она не нужна. Никому. Даже Ольге. Та давно уже живет своей собственной жизнью, и Марта часто не понимает ее. Возможно, она просто завидует ей, ее молодости. Марту возмущает и раздражает безразличие, полное отсутствие интереса Ольги к ее, Мартиному, положению. Ах, ее положение!

«Положение не такое уж плохое», — говорит в последнее время Альфред.

Правда, бывали ситуации и похуже. Скажем, в сорок пятом году. Тогда никто не знал, что станет с ее фабриками — градецкой и подборжанской. Тогда Марта казалась себе совершенно беззащитной и беспомощной. Осталась без Альфреда. Ольга, эта дуреха, прятала в квартире раненого русского и даже гордилась этим. Именно тогда Марта поняла, что начала стареть. И было ей очень худо, возможно, хуже, нежели сейчас. Все тогда как-то вдруг иссякло. Радость жизни и деньги. Даже денег сразу не стало. А уж если нет денег — есть отчего прийти в отчаяние. Ведь надо беспокоиться, надо думать, как их раздобыть, надо их считать! Но такого, пожалуй, от нее никто не мог бы потребовать. Не умеет она этого делать и никогда не делала…

Вчера случайно осталось включенным радио. Кто-то там болтал. «Кучка миллионеров — паразиты на теле нации» — донеслось до ее слуха. Элен была тут же, вытирала пыль. Она не произнесла ни слова, но Марта вдруг пришла в ярость. Давно уже с ней этого не случалось. Не сдержалась и прогнала Элен из комнаты. Ну что ж, пусть хотя бы ярость. Паразиты! Вероятно, и она, Марта, тоже паразит. Но что она должна сделать, чтобы не быть им? Должна перестать существовать? Должна убить себя и все свое имущество запихнуть им в глотку? Пусть тогда скажут, что же делать паразитам!

«Они хотят загнать нас в тупик», — сказал как-то Альфред. Это значит — нас хотят превратить в нищих, лишить всего. Ну, хорошо! Но кто-то все же должен нас кормить? Ведь все сразу мы добровольно не перестанем дышать.

«Ну, пока что до этого не дошло, — сказал Альфред. — Положение не такое уж плохое».

Марта не понимает этого, она вообще ничего не понимает, знает только, что окружающий мир стал чужд и враждебен ей, что ее принуждают думать о вещах, о которых она никогда не думала. Покушаются на ее, Мартину, жизнь, от нее чего-то хотят, а она не знает, чего именно; ее заставляют относиться к людям иначе, требуют, чтобы она соглашалась с тем, что ей органически претит, учат ее притворству, фальшивым улыбкам.

Альфред все время уверяет, что нация — против всего происходящего, что эта революция — продукт экспорта и ее никто не примет. Но Альфреду трудно верить. Она уже давно не верит ему. Теперь это уже не тот, прежний, Альфред. Он уже не может быть ей надежной опорой, как это было до войны и в войну.

Пожалуй, нужно вставать. Уже половина девятого. В девять Альфред собирался выехать в Кржижанов; он утверждает, что шоссе обледенело и лучше выехать пораньше, с утра. Он хочет еще засветло заехать в Брно, переговорить с доктором Чижеком и до наступления ночи вернуться обратно в Кржижанов.

«Боюсь сглазить, но кржижановский завод у нас в кармане», — сказал он. И Марта должна быть там вместе с ним: это, мол, для нее жизненно важно. Придется ехать в тумане. В окно видно серое небо и сыплющий без конца снег. Уже февраль; слава богу, что хотя бы февраль. Потом март, это уже совсем сносно: весной, как говорит Альфред, все переменится. Самое позднее — в мае, на выборах. Народ сыт по горло, — но молчок! Альфред болтун. Все болтуны. Весь мир — сплошное пустозвонство. И Марте от всего этого уже тошно.

Боже, куда она катится! Напрасный, извечно неизменный круговорот. Порой она даже понимает Ольгу. А ведь Ольга в нее. Вся в нее. И она не сумеет полюбить. Либо полюбит лишь настолько, чтобы это ей не очень мешало. И поймет она это тоже слишком поздно, только тогда, когда начнет стареть. Зачем закрывать глаза? Марта постарела. Опустошена, иссушена душа, опустошено и иссушено тело. Ей уже нечего ждать. Альфред волочится за потаскушкой из театра и думает, что ей это не известно. Она сразу догадалась, как только это у него началось. Ведет себя трусливо, как мальчишка. Забегает второпях, запасается тысячью отговорок, всячески подчеркивает свою внимательность, прячет глаза и разглагольствует о дружбе.