Богуслав Бржезовский - Железный потолок

Управляющий Шейбал разговаривал по телефону, точнее, слушал кого-то. Когда вошел Махарт, он в знак приветствия взмахнул рукой и указал на свободный стул возле своего стола.

Ондржей, однако, не сел, а подошел к окну и стал глядеть на занесенный снегом заводской двор. Дежурный вахтер Целестин открывал ворота, через которые въезжали две машины, груженные небольшими баками.

— Привезли лак, — сказал Ондржей, продолжая стоять у окна; он закурил сигарету.

— Говорю вам, что у меня никого нет, — закричал вдруг в трубку Шейбал. — Придумайте пока что-нибудь сами, попозже я зайду к вам.

«Это Цафек из сборочного, — подумал Ондржей. — У него сегодня три человека не вышли на работу».

— Ну вот, видите, — сказал Шейбал, обращаясь к Ондржею, который уселся на стуле. Шейбал пододвинул ему какие-то бумаги.

Это было решение, вернее, копия решения Верховного административного суда. Оно гласило, что кржижановский завод подлежит возврату бывшей его владелице Марте Пруховой, поскольку предприятие это было национализировано в результате неправильного толкования декрета 1945 года [1] 24 октября 1945 года в Чехословакии был опубликован декрет о введении государственного управления предприятиями важнейших отраслей промышленности (горнорудной, военной и т. п.). В других отраслях — в зависимости от количества рабочих. — Здесь и далее примечания переводчиков. . Обосновывалось решение тем, что в конце 1938 года число рабочих на заводе не превышало пятисот человек.

Стояла дата «14 февраля 1948 года», номер, печать, неразборчивая подпись.

Ондржей молча вернул решение Шейбалу и смял в пепельнице недокуренную сигарету.

— Ну, что скажете? — спросил Шейбал, но, казалось, мнение Ондржея его вовсе не интересовало: он даже не поднял головы от бумаг, которые читал.

Ондржей пожал плечами и зажег новую сигарету. Он молчал; сидел и размышлял. Сегодня вторник, восемнадцатое; он высчитал, что четырнадцатое было в пятницу. А ведь уже тогда весь завод взбудоражили слухи об этом решении. Бог знает, как это люди обо всем узнаю́т! Как раз в тот день не было доставлено листовое железо, а из Праги не дослали моторы. Остановились штамповальный и сборочный цехи. Делать было нечего. Все ругались. «Годура был скотина, — заявил Бенедикт, — но при нем никогда не случалось, чтобы завод оказался без материалов!»

— Ну, ладно, — сказал Ондржей и встал. — Эта штука, очевидно, мне понадобится. Можете дать мне ее?

Шейбал кивнул и снова протянул ему решение вместе с конвертом.

— Что собираетесь делать? — спросил он.

Да, что-то надо делать. В другое время можно было бы бастовать. Но в районном комитете, наверное, будут против. Двухлетка, мол, то да се. Надо ехать в область — другого выхода нет. Ондржей взглянул на часы. Скоро восемь. Поезд уходит в десять тридцать пять.

— Послушайте, — сказал он, — возможно, я уеду; хочу, чтобы вы об этом знали.

— Что вы собираетесь делать? — повторил свой вопрос Шейбал, взглянув на Ондржея и дружески кивнув ему.

«Он весь какой-то помятый», — подумал Ондржей, сосредоточенно разглядывая лицо Шейбала, его поредевшие рыжеватые волосы.

— А вы? — ответил Ондржей вопросом.

Шейбал перевел взгляд на лежавшие перед ним письма, взял один из конвертов и разрезал его длинным ножом.

— Что — я! Что я могу поделать! — сказал он с усмешкой. — Мне нравится моя работа и не нравится вмешиваться в дела, которые не имеют ко мне прямого отношения. Надеюсь, вы меня понимаете, Махарт!

— С трудом, управляющий, — сказал Ондржей. — Ну, ладно! Будьте здоровы!

Ах, если бы не просыпаться!

Остаться навсегда в этом тупом, без сновидений забытьи! Так, вероятно, выглядит смерть. Каждое утро воскресать из мертвых, каждое утро вставать из могилы, каждое утро бояться открыть глаза…

Минуты, когда Марту Прухову охватывало ощущение бесполезности и безнадежности своего существования, когда она доискивалась смысла жизни, и прежде всего ее собственной жизни, в последнее время повторялись все чаще и чаще. Ей казалось, что уже ничто, абсолютно ничто не имеет смысла.

Не вставать с постели, не одеваться, не есть.

Лежать и лежать в тишине, за опущенными шторами и никого не видеть. Который теперь час? Надо бы встать, одеться, надо бы… вечно что-то надо или должно делать! Это может свести с ума. Одна мысль о том, что вот-вот загудит под окном машина Фишара, а следом задребезжит звонок в передней, что Элен его впустит и он будет нервозно расхаживать в пальто по комнате и ворчать: «Пожалуйста, поскорей!» — эта мысль угнетала ее так же, как и предстоящая поездка, в которую она должна была с ним отправиться.