Александр Иличевский - Справа налево

— Sharks patrol these waters…

— Run, — отвечала она, переходя на крик, — run like a mother fucker. Ru-un!

Священник сирийской православной церкви отец Павел только что получил новый приход. Это калифорнийская глубинка, степь, холмы да пыль. Отец Павел перебрался сюда тоже из деревенской местности, но менее глухой.

Вечером раздается звонок. Отец Павел разбирает книги, откапывает под вещами телефон, берет трубку:

— Это наш новый священник?

— Да, меня зовут отец Павел.

— Батюшка, это Ричард. Я хожу в вашу церковь уже пятнадцать лет. У меня срочное дело. У нас так долго не было священника, что вы мне просто позарез.

— Слушаю вас…

— Приезжайте и освятите мой дом. Я недавно въехал и не могу заснуть, пока дом не будет освящен.

— Я падаю от усталости…

— Батюшка, я не буду спать, отдохните и приезжайте, умоляю…

— Хорошо, я приеду.

Отец Павел долго искал дом, путался в нитках дорог, сельская местность, пыль, придорожное кладбище, призраки на обочине…

Наконец нашел. Стучится.

— Здесь живет Ричард?

— Здесь.

— Он просил меня освятить дом.

— Эй, Риччи, к нам священник пришел, он хочет освятить дом!

— О, замечательно, — раздается со второго этажа голос. — Выходите все, спускайтесь, пусть святой отец освятит ваши комнаты.

«Все домочадцы вышли в пижамах, — рассказывал отец Павел. — Кто из них Ричард, я так и не понял. И чувствую, никто меня не ждал».

Освятил. Походил по коридору, комнатам, помахал кадилом, побрызгал святой водой. Собрался обратно.

— Батюшка, вы голодны? Садитесь за стол, у нас на ужин были спагетти!

— Спагетти?

— Да.

— Спасибо, я поеду.

Утром звонок.

— Батюшка, это Ричард. Где вы? Я чуть не спятил, не сплю всю ночь.

— Но я же был у вас. И всё освятил.

— Батюшка, вы издеваетесь?

— Но вы же не призрак? Я был вот по этому адресу…

— О, простите! Простите! Это адрес моего старого дома! Меня заклинило! И нового владельца тоже зовут Ричард!

— Не может быть…

— Но он же итальянец, католик, как же вы освятили его дом?!

— Как? Дух веет где хочет. Наверное.

Есть такие запахи, от которых внезапно становится не просто дурно, а существование мгновенно скукоживается, лопается, как воздушный шарик, — и всё, суши весла, нет уже ни легкости, ни беззаботности, а есть только стальной прут, пронзивший затылок и медленно нащупывающий позвонок за позвонком. Благо, таких запахов в моей биографии два или три всего — и они необъяснимы, их невозможно разложить на составляющие, более того, их невозможно никак растолковать другому, но все они связаны со столовками — в детсаду, где меня пытали жареной скумбрией; в интернате, где меня тошнило от горелого молока и вида колбасы с попадавшимися в ней мышиными хвостиками; в институте, где полтавские котлеты могли меня лишить сознания с расстояния в десять шагов. Все эти сложные смешанные палитры обладали какими-то точными идентификаторами — то есть, разумеется, существовал и существует обобщенный запах советского общепита, включавший ароматы среднего меню. Причем он, запах этот, оказался живуч, ибо десять последних лет я регулярно гулял по Грузинам мимо самого дорогого ресторана в Москве и знаю, что его вентиляционные трубы извергают духан простой московской пельменной конца 1980-х.

Так вот мои персональные обонятельные ужасы имеют точное, партикулярное значение, и недавно я услыхал что-то такое из репертуара яслей, нечто, что никогда не было у меня во рту, разумеется (иначе бы я не писал эти строки), но что четко маркировало когда-то вот эту адскую кутерьму с елочками, хороводами, снегурочками, зайчишками, лисятами, тихими часами и стихотворениями Агнии Барто.

Дети — бедные, бедные, и необыкновенно сильные, ибо мало что из их переживаний под силу вынести взрослому человеку

Я обитаю в Столярном переулке на углу с Малой Грузинской. Примечателен он тем, что в переулке с таким же названием в Питере жил Раскольников. Почему он называется Столярным, я не знаю, но уже с этого названия местное краеведение приобретает достаточно художественный, не вполне документальный характер. Многое вокруг продуцирует текст. Когда я писал «Матисса», я еще не знал, что соседнее здание — Тимирязевский музей — некогда принадлежало брату коллекционера Щукина, который привез в 1910 году Матисса в Москву и наверняка приводил к брату сюда в гости. А у меня роман начинается у забора этой щукинской усадьбы, выстроенной в образцовом a la russe.