Инна Шолпо - Рукопись, найденная на помойке [litres]

Не стоит, конечно, толковать эти сны слишком буквально, напрямую, но иногда мне кажется, что я затеяла какую-то безнадежную тяжбу со временем. Мне совсем не хочется стать молодой – той молодой, какой я была, например, в восемнадцать лет. Слишком глупой и наивной я была, слишком много страхов мешало мне в жизни: страх чужой оценки, беременности, косых взглядов… Слишком серьезно я относилась к тому, что нужно воспринимать легко. Сейчас мне гораздо легче, я стала похожа на воздушный шарик. Но вот только никто уже не оценит ни мою мудрость, ни мой опыт, ни мою свободу. И сил… сил осталось так мало!

А еще… еще меня тревожит это письмо. Я нашла его, выгребая из маминого стола старые бумаги. Оно было написано маминым почерком, который я хорошо знала – круглые, мягкие буквы, похожие на саму маму. Нашла давно, но почему-то полгода не решалась ни выкинуть, ни прочесть.

«Солнышко, родной мой!

Обнимаю тебя и целую нежно-нежно. В конце письма это всегда бывает с грустью, как при расставании, а мои поцелуи пусть будут и нежными, и радостными, как при встрече. А теперь у меня к тебе просьба: ты не читай этого письма, я прочитаю тебе его сама, а ты послушай. Я буду говорить тихо-тихо, почти шепотом, но ты ведь совсем рядом, ты услышишь, верно?

Так вот, солнышко, у меня есть к тебе одна просьба. Сейчас ты живешь, конечно, хорошо, и не так часто вспоминаешь обо мне, о нас. Боже сохрани, у меня нет никаких претензий: всё правильно, всё на своих местах. Но мне очень бы хотелось, чтобы один день в году был моим (по-моему, это не так уж много), чтобы в этот день ты думал обо мне, вспоминал, и вспоминал не только события, но, главное, те чувства, которые были. И я выбрала такой день. Я не знаю, какого числа это будет, но пусть это случится тогда, когда ты увидишь первый снег наступающей зимы.

Возможно, ты увидишь эти первые летящие снежинки, когда будешь на улице, – тогда подставь им своё лицо. Они будут падать и тут же таять, и, может быть, ты представишь мои поцелуи… ах, нет, ведь мои губы «были всегда такими теплыми, даже на морозе зимой». Ну, тогда значит, твое лицо просто стало мокрым от моих слёз.

Я не знаю, когда был первый снег в прошлом году, может быть, мы даже были в этот момент вместе, но просто не обратили на это никакого внимания. Но зато, когда я хочу вспомнить, каким хорошим ты бывал со мной, я часто вспоминаю нашу прогулку зимой к Зимней канавке. Тогда шел снег (конечно, не первый). Снежинки искрились на твоей пушистой шапке и даже на ресницах, и лицо твоё светилось улыбкой, и в нем было тоже что-то от этих снежинок. А всюду были какие-то дворники, и поцеловаться было очень трудно. А потом мы остановились в нише, возле самого того места, где бросилась в воду Лиза, но мой Герман был со мной и мне было очень хорошо. Я помню чувства свои, совсем особенные, когда лицом к лицу, когда ты совсем рядом, когда казалось, что за миг счастья можно отдать всё, не так уж часто это случается.

А еще снег падал густыми хлопьями, когда мы пошли с факультета по набережной и через Тучков мост. Я вспоминаю, как стояли мы у Невы против Юбилейного, и поцелуи с привкусом снега (только по форме, не по содержанию), и церковь, в которой шла служба, показавшаяся мне тогда чем-то знаменательным и особенным, как будто что-то объединяло нас навечно.

Шел снег и тогда, когда улетал ты от меня в январе, когда я была твоей «единственной» и очень-очень любимой. Я запомнила тебя на фоне бесконечных снежинок, кружащихся в свете фонарей, а ты все убегаешь и возвращаешься и целуешь меня без конца на удивление окружающей публике. Я не знала тогда, что таким я тебя вижу в последний раз, а потому даже не плакала, а улыбалась: мне же было очень приятно, что я так любима тобой.

А может быть, проснувшись однажды утром, ты просто поймешь, что ночью выпал снег. Ты подойдёшь к окну, посмотришь на то, что осталось от этих первых, робких снежинок и будешь думать обо мне. Ты скажешь жене: «Доброе утро, дорогая!» Она нальет тебе кофе, а ты вспомнишь, как часто его наливала тебе я. Ты вспомнишь, что когда-то ты мысли о счастье своём связывал со мной. Они, конечно, были нелепыми, теперь они тебе кажутся даже неправдоподобными (да могло ли это когда-нибудь быть!), но в них было что-то особенное, необычное, из них не вышло ничего плохого, а потому можно вспомнить о них без неприязни, а скорей наоборот. Ты всё равно будешь думать обо мне в этот день, а ночью я тебе обязательно приснюсь.

Прости за кляксы… да, это слёзы. Я всегда была такой плаксой…