Алексей Комаров - Рассказы старого лешего

Я зашел на конюшню к Пегасу,
Грустный стоит, взор погас и опущены крылья.
Одна кожа да кости остались.
«Что терзает тебя, о Пегас легкокрылый,
Не измена ль кобылы любимой?» —
«Нет, заездили насмерть поэты,
А корма-то плохие, не стихи, а солома гнилая.
Попадется иная поэма — не раскусишь ее до рассвета.
И жуешь ее, зубы ломая.
А какая в ней польза? Ни складу ни ладу,
И в желудке она не сварится.
Отощал я на этих стихах, еле ноги таскаю.
А поэтам скорей на Олимп надо ехать.
Ездоки-то уж больно плохие.
Иной сядет, трясется от страха,
Сам за хвост мой уцепится крепко…
И слетит. И меня же ругает!
Сверхзаумные стали поэты,
Иной пишет такими стихами,
Что не всякий прочесть ухитрится.
И на лире теперь не бряцают,
А транзистор берут богомерзкий.
Каково мне их музыку слушать,
Мне, кто мчал еще старца Гомера,
Кто возил богоравных поэтов,
И Овидия, и Демосфена,
Орфея возил и Мильтона,
Лорда Байрона, Шиллера, Гёте,
Возил русских великих поэтов,
Самого возил Пушкина даже.
А теперь вот изволь на голодное брюхо
На Олимп через силу таскаться…»

На полу лежала шкура,
Шкура белого медведя,
А на ней сидела Мура
И лежал братишка Федя.
И сказала Мура Феде:
«Эту шкуру, очевидно,
Утащили у медведя,
Ему холодно и стыдно.

Он теперь ведь ходит голый,
Это очень неприлично.
И без шкуры в зимний холод
Он озябнет с непривычки».

Ничего не понял Федя
Про медведя и про стужу,
Он сосал свою пустышку
И на шкуре сделал лужу.

Жила-была девочка Анюта,
И были у Анюты такие красивые глазки, что кто ни посмотрит, так и ахнет.
И был у Анюты маленький братик Вася-Василек.
И были у Василька такие синие глазки, что кто ни посмотрит, так и ахнет.
Пошли Анюта и Василек в лес за ягодами.
Собирает Анюта ягодки, а Василек отошел за кустик и потерял Анюту.
Пошел Василек ее искать, да и заблудился…
Вышел из леса и забрел в рожь.
Густая рожь. Испугался Василек и стал плакать.
Куда капнет слезинка — там цветочек расцветает.
Синий цветочек, как Васильковы глазки.
Хватилась Анюта Василька, побежала его искать. Сама плачет — слезки из глаз капают. Где слезка упадет — там
цветочек расцветает, совсем такой, как Анютины глазки.
Выбежала Анюта из леса, видит — во ржи цветочки синие, совсем такие, как Васи-Василька глазки.
Побежала Анюта от цветочка к цветочку и нашла братика
Васю-Василька.
И с тех пор на пригорках цветут анютины глазки, а во ржи цветут васильки.

Жили-были старик со старухой,
Возле темного леса жили на опушке,
Жили в старой осиновой избушке,
Жили ровно тридцать лет и три года,
И никому-то до них не было дела.
Старик рисовал всяких птиц и зверюшек.
Старуха сажала цветочки.
Жили тихо они, покойно,
Да, знать, леший старичка попутал —
Задумал старик неразумное дело:
Захотел показать добрым людям
Своих пташек и всяких зверюшек.
Стал он кликать гамаюн-птицу:
«Ты устрой мне, птица вещая,
Персональную выставку.
Пусть увидят люди добрые
Моих милых птах и зверюшек,
Пусть полюбят их, пожалеют их
И природу-мать охранять начнут».
Взмахнула крылом птица вещая,
И открылась персональная выставка.
Увидали люди выставку, удивилися:
«А ведь жив еще старичок-то наш,
Вон живой, глянь, по выставке бродит».
И вокруг старика загомозился люд:
Сем-ка я напишу про него сказочку,
Сем-ка я с него сделаю фильмочку.
И такое про него нацарапали,
Чего старику и во сне не снилося.
Такой он герой — диво дивное!
Затрепали старика на отделку.
Досталось и бедной старухе —
Здорово досталось на орехи.
То банкет, то юбилей, вечер творческий —
Не дают старухе покоя.
Загордился, заважничал старец,
Свысока стал смотреть на людишек,
Задирать стал нос свой высоко.
Прилетела к старику гамаюн-птица.
«Не гордись, старче, не чванься,—
Говорит ему вещая птица,—
Поди сядь на пенек и подумай.
Мог бы сделать ты в жизни немало,
А ты сделал ли хоть половину?»
Тут она крылами махнула,
Сказала: «Прощай», — и пропала.
Сел старик на пенек,
Начал думать. Думал, думал
И понял свое неразумье,
Повинился старик, прослезился старик
И потопал скорей восвояси.
Он забрался в избушку свою развалюшку
И с тех пор из нее не выходит.
Сидит, носа оттуда не кажет.
А коль гость к нему в дверь постучится,
Хлебом-солью он гостя встречает.