Ирина Ярич - Рассказы Старого Кенгуру

Рисунок для повести «Рассказы Старого Кенгуру» выполнил художник Владимир Петрович Першков. Этот рисунок использован для обложки книги

Солнце достигло зенита, жара усилилась. Небольшое стадо серых кенгуру отдыхает в тени старых деревьев. Только семь дубов осталось от некогда большой рощи, посаженной переселенцами более ста лет назад. Их потомки давно переехали в города. А те, кто их сменил рубили, не жалея, дубы на строительство домов и других хозяйственных построек. Безжалостно расстреливали, ставили капканы и ловили петлями кенгуру, которые покушались на их урожай. Но последние два десятилетия кенгуру живут здесь более или менее спокойно, эта территория вошла в состав национального парка.

В густой тени столетнего дуба, около потрескавшегося ствола, сидит старый вожак на задних лапах, опираясь на мощный хвост. Он издаёт тихие звуки, рассказывает свои истории молодому поколению. Маленькие кенгурята выглядывают из сумок своих мамаш, которые разлеглись вокруг вожака и, казалось, дремали. Нет, они слушали, уж в который раз слушали своего мудреца Джими, так ласково называли его самки. Невзирая на полуденную жару, Мудрый Джим всё говорил и говорил, вспоминая своё сиротское детство, наполненную опасностями юность, резвую молодость.

Прислушаемся и мы к рассказу старого Кенгуру.

– Чем старше я становлюсь, тем отчётливее помню то, что происходило со мной давным-давно, тогда, когда ещё родителей ваших пап и мам не было на свете.

Кенгуру в стаде переглянулись. Папы, мамы, бабушки и дедушки маленьких кенгурят утвердительно кивнули мордами.

– Кто-нибудь из вас помнит, как он родился, как карабкался к спасительной сумки матери, где приобрёл передвижной и тёплый дом на долгие месяцы?

Все кенгуру отрицательно замотали головами.

– А я помню! – сказал победоносно Джим. – Было это так: мне, вдруг стало нехорошо. Что-то изменилось, но что именно и, где я не понимал. По-прежнему мне тепло, но чего-то не хватало. И, наконец, понял. Я хотел есть. Я перебирал лапками, крутил головой и туловищем в разные стороны. И вдруг я стал задыхаться, и от испуга ещё сильнее вертеться. А поворачиваться становилось всё труднее. Словно стенки «мешка», в котором я так спокойно и сытно жил, сжимались вокруг меня. И вдруг последовали толчки. Стенки моего логова выталкивали меня! Я, охваченный смятением, голодный, испуганный, лихорадочно стал искать выход, почему-то я был уверен, что он есть. Я ощутил, что стал не нужным, лишним, что меня кто-то или что-то изгоняет прочь. К страху примешивалась горькая обида, да ещё дышать было почти уже нечем. И тут моя голова протиснулась в какой-то проход, после чего очередной толчок вдавил меня туда полностью. Только у меня мелькнула мысль: «тут меня и раздавят», как следующий толчок продвинул меня по проходу, и голова выскочила из него. Голову обдало прохладой, но дышать теперь я мог, хотя туловище было ещё сдавлено в проходе, оно по инерции двигалось вперёд выталкиваемое следующими толчками, которые становились всё слабее. И вот я весь выполз из узкого прохода в неизвестность, и в этот момент исчезла моя обида и страх. Так я родился, так родились и вы!

Я ощущал всё усиливающийся голод и холод. И, наконец, почуял еле уловимый вкусный запах. Своими крошечными коготками на крохотных лапках я цеплялся за шерсть и полз, полз, извиваясь, как червяк на запах. Меня вела какая-то неведомая, но могучая сила по определённому пути. Бесконечно длинным казался тот путь, но я упрямо карабкался. Я был тогда крошечным, не больше ореха арахиса и мог поместиться на носу, – Джим указал своей правой передней лапой себе на нос и все посмотрели на его морду, исполосованную шрамами и нос, покрытый седой шерстью. – Впрочем, вы тоже когда-то такими были. И вот я дополз до отверстия в шерсти и свалился туда. И тут же ощутил то же родное тепло, что было прежде, но сухое. Моё голенькое тельце успело изрядно продрогнуть, но здесь холод мне не грозил, густой мех на краю сумки укрывал надёжно. Но я был всё ещё голоден, мой открытый алчущий рот шарил по стенкам этого кожаного мешка и, наконец, наткнулся на выпуклость, из которой капала восхитительно вкусная жидкость. Мой рот обхватил сосок, который распух у меня во рту и выскочить из него уже не мог. Как только я почувствовал, что накрепко прикрепился и ощутил вкусное молоко, силы покинули меня, и я впал в прежнее блаженное забытьё.