Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Заведу на вас дело, возьму у грузчиков показания, обращусь в суд, — продолжает он. — Устрою все так, что вы даже ничего из этого не получите, — он указывает на вещи, которые грузчики расшвыряли по газону, — как бы вам этого ни хотелось.

— Шериф, — произносит Хадиджа.

Он оглядывается на нее. Вроде как они достигли взаимопонимания, но он все равно хочет показать ей, кто тут пушку носит.

— Понимаю, — говорит он, оборачивается к нам и продолжает, указывая на Хадиджу: — Она сказала мне, кем он был.

— Кем? — спрашиваю я.

— Вашим братом, — отвечает шериф. — Разумеется, это ни в коей мере вас не оправдывает, — замечает он, — но все же. — Он отпирает замок в нашей двери. — Вылезайте, — говорит он.

Мы выходим из машины, и он снимает с нас наручники. Меня охватывает облегчение, а запястья тут же начинают нестерпимо ныть. Шериф еще о чем то нудно и долго распинается, типа, не заставляйте меня жалеть о принятом решении. Наконец садится за руль, хлопает дверью, мотор его “доджа челленджера” вздрагивает, ревет, машина уноситься прочь и шум быстро смолкает. Мы с Кауи оглядываемся по сторонам.

— По-моему, я забыла с тобой поздороваться, — говорит Кауи. — Как там Спокан?

— Полное дерьмо, — говорю я. — Как там Сан-Диего?

— Теплое дерьмо, — говорит она. — Вы же Хадиджа, верно? — говорит она Хадидже.

— Да, — говорит Хадиджа.

Мы молча стоим среди разбросанных по тротуару вещей Ноа: рисоварка, коробки, серферская футболка и радуга мертвых книг.

— И чё теперь делать, — говорю я, — со всеми этими шмотками.

В ответ начинается дождь. Тихий, легкий, будто кто-то выдохнул, а мы даже не заметили, когда он вдохнул. Дождь еле моросит. Капли висят паутиной на волосах Кауи и Хадиджи, оседают на моей коже. Мы даже его не слышим.

Кауи поднимает глаза к небу. Дождь припускает уже всерьез, плотные струи обрушиваються на нас, гремят по крышам. Мы с Кауи и Хадиджей бежим через двор — “ черт, нет!” — хватаем, что можем унести, волочем под козырек, я трясу дверь, но она разумеется заперта. Кауи тащит обратно на крыльцо коричневую картонную коробку из нескольких отделений с прорезанными по бокам отверстиями-ручками. С коробки падает крышка. Дождь мочит фотографии и альбомы. Кауи тянет за крышку, пытается надеть ее обратно и одновременно волочет одной рукой всю коробку, нижний угол впивается в грязную траву и оставляет на ней глубокую борозду как будто расстегивает молнию. Хадиджа бросает одежду которую подобрала с газона, подхватывает коробку с другой стороны. Я выбегаю во двор мы надеваем крышку и тащим коробку все вместе. Мурашки бегают у меня под курткой, под рубашкой, под костями.

Оставшиеся во дворе вещи Ноа гибнут под дождем. Серые подушки футона, мятые комки одежды блестят от воды, на ростовом зеркале брызги грязи. Нам конец, всему этому конец.

— Как же я, блядь, замерзла, — орет Кауи, но обращается не ко мне, а ко двору, к небу.

Я знаю что в соседней квартире живут люди, я видел как они выглядывали из-за занавесок когда здесь были грузчики и шериф, теперь же они сидят внутри с теплым оранжевым светом, как будто не знают, что тут происходит. Я простукиваю ладонью стекла в окнах Ноа, подбираю с газона светильник, чтобы разбить стекло, но Кауи закатывает глаза.

— Что ты как дикарь, — говорит она. — Если мы разобьем окно, все сразу догадаются, что происходит. Оглянуться не успеешь, а копы уже тут как тут. Погоди-ка. — И скрывается за углом.

— Не надо, — говорит Хадиджа, но Кауи все равно уходит.

Через несколько минут дверь с грохотом открывается.

— Заходите, — говорит Кауи.

Хадиджа смотрит на нас.

— Мне еле удалось уговорить шерифа вас отпустить, а вы что творите?

— У нас нет другого выбора, — говорит Кауи.

— Есть, конечно, — говорит Хадиджа. — Например, не врываться в квартиру.

— И что? — говорит Кауи. — Бросить вещи Ноа гнить во дворе? А заодно и отморозить себе жопу?

— Да, но…

— Другого выбора нет, — говорит Кауи. — Нет, и все. — И плечом открывает дверь пошире. Больше ей сказать нечего.

— Я так не могу, — говорит Хадиджа. Дождь шумит громче. — Даже если бы и хотела, а я не хочу, я не могу выкинуть такую глупость.

— А я могу. — Кауи смотрит на меня.

Я иду за ней, Хадиджа ничего не говорит.

Внутри темно и пусто. В гостиной ничего нет, только белые стены и голый темный ковер. Воздух уже спертый, какой-то ватный, будто квартира пустовала годами.

— Иди сюда. — Кауи захлопывает дверь, наклоняется и выглядывает из окна. — По-моему, соседка нас видела. Наверняка она видела нас.