Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Сымай. Сымай и энту, — шипит дед Мэлигэ-Беллони. — Ну и моржиха, прости, господи.

На жене осталась отличная дерюга, вязанная дома крючком из грубой шерсти. Хотя в Кишиневе август, она хорошо оделась, так как летит-то в холодные края.

Растерянной Анфисе показалось, что услышала «мордочка», и извиняясь спросила:

— Что, испачкалась? — и стала тут же вытирать лицо косынкой и хныкать: — Просила тебя, Антон, давай поездом. А ты заладил — нет, давай полетим!.. Ф-фу!..

Чуть-чуть дала бы силу этому «ффу-у» — четыре атмосферы, точно, не меньше. Содрогнулся бы не только дед, но и крылышко самолета.

— Давайте, давайте, граждане! — торопит их проводница снизу.

— Да пригнись, мамаша! Вот так, и боком! — кричала она.

А стюардесса снизу:

— Мамаша, разрешите, дайте пройти… я покажу как…

Анфиса умоляюще к Антону:

— Ты только не толкай, ладно? Там темно, Антон, там негде сесть, — показала она на дверь самолета, на это «О», и отошла, пропуская стюардессу. И вот тебе на! Как это стюардесса вошла… Не вошла, а впорхнула, ласточкой, как в собственное гнездо.

Всем своим черчиллевским туловищем Анфиса отвернулась от самолета и слезливым голосом обратилась к супругу:

— Антон… Можь, не поедем, а? Страх какой… Там, внутри, темнота, как в погребе, и маленький такой самолет, и тесно, и все шатается…

— Мамаша, вы — боком, боком!..

— Корроррова!.. Сказано — слушайся, боком!.. — в сердцах зарычал дед Антон.

От лайнера пять минут как должны были убрать трап.

— В чем дело? — спрашивает командир стюардессу.

Орлиным своим взором, однако, оценил положение, тыльной стороной ладони бело-золотистую фуражку отодвинул на затылок:

— Верните пассажирке багаж… А вы, товарищ, садитесь…

Это к Антону, который влез бы, но как без супруги? Анфиса заплакала, думаете? Нет, она облегченно вздохнула, увидев, как Антон теребит корешки билетов. Даже промолвила:

— Слава богу… Я так разволновалась…

Тут у Антона вырвалось:

— Пухнешь, да? — и полетели билеты кленовыми листьями. — Всю жизнь говорил: пожалейте меня, дармоеды! Нет, дочки любят красную икру и Африку с крокодилами, а моя Анфиса — свиное сало без хлеба! Цыц! Еще пупырыжиться стала? Останешься в Яловенах.

Конечно, пока вернули багаж (пришлось стюардессе порыскать в утробе лайнера), старик Антон рассуждал с дежурной по аэровокзалу, как быть с билетами. Наконец его образумили, что их полную стоимость он не получит.

— Получу! — настаивал старик. — Я воевал, участник войны, я два раза ранен! — кричал он. — Я имею награды и гражданские, и военные!

Дежурную все это не интересовало. Интереснее всего было летчикам, экипажу — они внимали словам командира, который объяснялся с главным диспетчером аэродрома.

— Да при чем тут мы? Конструкторское бюро всевышнего размахнулось! Повторяю — впервые видим такое, попытались взять старуху на борт, да нестандарт…

Конечно, вылет задержался. Командир наверстает эти минуты в воздухе, но рапорт… в рапорте истинная причина окажется? И если окажется, кто этому поверит? Но факт остается упрямым: «ТУ-134-А» оказался беспомощным перед Анфисой Беллони…

Теперь деду Антону Мэлигэ было грустно без Анфисы, которую оставил в Яловенах. Душа заскулила: «Какой смысл родить, разводить детей в наши дни? — спрашивал он себя в громадном пустом доме. — Кроме медалей и пенсий что может утешить твою старость? Кто может отогнать это одиночество?.. Нет у меня детей! Нет у меня внучат, они уже говорят по-африкански и по-чукотски, ни черта вокруг, никого! Все равно ты, Антон, похож на того фараона, которого заживо похоронили в его склепе, — пусть сидит и думает о судьбах потерянного царства. Ибо что с того, что у тебя, Беллони, дом-крепость из семи комнат по 20 и 18 метров, и есть две веранды, и две кухни, отделанные сверху донизу цветным кафелем. Кто их наполнит звоном жизни, дымом, крахмальными запахами, вареньями-печеньями и подгорающим луком? Кто взберется по-кошачьи на твои коленки и будет теребить остатки растительности на лысине? Для чего же, доченьки мои милые, отдал я вас учиться? Ах, сгорели бы эти джунгли. Им больше нравятся ридикюли из крокодиловой кожи, они им больше по вкусу, больше, чем тот орех, из листьев которого глупая твоя голова, Изабелла, выдумала плести лиственные сумочки. Ах! Мечты детские-человеческие…

Вот из чего складывается нынешняя мудрость: размышлять над одним и тем же. Дочь моя взяла и размечталась с малых лет о сумке из крокодиловой кожи. Вместо того чтобы подумать о прежней сумке, глупой, неуклюжей, которую плела из ореховых листьев, она возмечтала о «Ладе». Покупай, дочка, покупай. Неужели больше радостей от джунглей, чем от одного родного перелеска, куда ты бегала босиком за грибами?» И вдруг деда Антона прорвало: