Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Смотрит Ангел на них, на хозяев коров, волов и прочего рогатого скота, и думает: «Ишь ты! Опять меня хотят обойти, а шуму-то, батюшки! С радостными кличами — кто кого одолеет».

Подходит — что они там понаписали? Читает — заявления: дескать, имею, товарищи, горячее желание вступить в колхоз, во имя жизни, которую я еще не испытывал, спешу от всего освободиться… Надоел пастух, надоела жена, ибо только у нее на меня остались собственнические начала. Вчера вечером даже побил немножко, отчего она быстренько усвоила грамоту. В чем и подписываемся, оба, и я, и она, поскольку мы сами — хозяева собственной судьбы.

«Ах, вот как! — воскликнул про себя Ангел. — Ну уж нет! Я сам первый от них откажусь!»

И протискивается вперед, отодвигая кого-то локтем, да еще добавляет:

— А ну, дядя, посторонись, я первый!

Но тот крепко стоит, не уступает:

— Кто ты такой? Откуда взялся, косматый? Тебе-то чего?

Ангел и показывает ему кнут: мол, не видишь, пентюх?

— Пастух, что ли? С каких это пор ты первый? Что у тебя есть за душой, чтобы внести лепту в наше коллективное хозяйство? Вали в конец, а то живо схлопочешь! Покажи-ка обществу, что сдаешь, кроме кнута?

— Тебя сдаю! — с ходу взбеленился Ангел. Узнал он хапугу мельника. — Вот с чем вступаю! — и толкнул его по-молодецки локтем в бок.

— А ну придержи язык, нахал! — тот тоже пихает под дых. — Ты кто такой, прощелыга, чтобы меня сдавать? Посмотри на себя, сходи в баню сначала, космы свои постриги!

— Ах, я еще и немытый, да? Еще и нестриженый, и ты меня в первый раз видишь? — Ангел схватил его за грудки и выволок из очереди. — Я тебе сейчас расскажу, вражина… сейчас все узнают, кто ты такой! Что ты за контра такая… — И крикнул на весь двор: — Товарищи, граждане! Люди добрые! Вот, видите этого кровопийцу? И опять присосется, будет пить вашу кровь! Ишь какой — он меня в первый раз видит! Еще бы, он же не коров доил, а всех вас, как своих овец! Ах ты паук… — и еще раз угодил ему под дых.

По двору клуба и сельского Совета (они тогда уживались под одной крышей) прошелестели шепоты, вздохи, и даже заявления на ветру затрепыхались. У ворот кто-то досадливо цыкнул: мол, вот тебе на, пошла заваруха! Зачем, спрашивается? Такой во всех отношениях торжественный момент, вступаем в новую жизнь, и обернулось это скандалом! Ах, зачем, зачем сейчас о пауках и овцах?

Из истории, однако, известно: случается, по пятам важных и торжественных событий крадутся тени прошлого. Видите ли, у мельника не было коровы, но имелась мельница, и доилась она славно — и медом, и ликером, и молоком, и пряниками. Должно быть, время от времени и манны небесной перепадало.

У Ангела взыграло ретивое:

— Обратите внимание, товарищи! Видите этого типчика? Кто всю жизнь кормил его? Кто безжалостно отбирал у вас, кормивших, муку, даже во время голода? Скольких односельчан недосчитались мы по его милости? Вдруг ожили бы те, умершие, как бы вы посмотрели им в глаза?

Опять цицероновские вопросы… Очередь замялась — улыбнуться или пришикнуть? Ну и дьявол этот Ангел!

— Эй, ты что, свечку собираешься ему поставить? — кричат из толпы.

Ангел встряхнул разок мельника, как куль с мукой, и голос его зазвенел, как набатный колокол:

— Ему, братья, свечки мало! Я ему фонарей понаставлю, чтобы просветлело в мозгах. Сколько из-за этого изверга с голоду пухло, и старых, и малых, мухи заедали, сил не было отогнать! Слыхали бы вы, на что он меня подстрекал! Чтобы я взял кнут и отгонял от вас мух, как будет колхоз, — дескать, все вы передохнете, а он и жменю муки не отсыплет. И сам будет посиживать на бездонных закромах — мельница же гудит и гудит, что ни вечер…

Для убедительности Ангел опять пихнул мельника. Тот обмяк и пискляво, как полузадушенный мышонок, заверещал:

— Граждане мои товарищи!.. Да отпусти ты, вражья сила, дай объясниться с народом! Где ты нашел у меня закрома, дурень? Это в твоей башке-кастрюле гудело, умник! При чем здесь я, у нас давно ветер за мельника! Колесо у мельницы скрипит из-за суховея, товарищи! Оно себе вертится, меня и не спросит. А у меня одно осталось — ручная мельница. Соседей спроси, ирод, в голод сам кое-как перебивался, на похлебке из желудей. Люди-и-и! — совсем захрипел он. — Вы же сами приходили ко мне, вместе желуди мололи.

И вдруг вырвался из рук, нахал. Усыпил жалобными словесами Ангелову бдительность и ринулся как сумасшедший, не разбирая дороги.

Это его и погубило: соврать-то соврал, да, видно, сам себе не поверил. А может, догадался, что не найдется объяснений на другие вопросы, которые неизбежно бы последовали?