Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Итак, подведем итоги. Фотограф выдал Беллони за рьяного энтузиаста артели «Новая жизнь». Не станем оспаривать целиком достоверный факт. Но как только вышла газета, члены комиссии, увековеченные фотографом, обнаружили некоторые несообразности. Странное дело — на снимке не оказалось Ангела, хотя он во весь рост высился перед объективом и не отходил ни на шаг.

Ангел был для комиссии вроде ходячей хозяйственной книги по учету крупного рогатого скота. Кто лучше пастуха знает каждую козу или буренку? Он и полюбопытствовал:

— Дядя, тебя ночью, случаем, никто не потревожил?

— С чего ты взял? — захлопал длинными ресницами Беллони. Статный он тогда был, красавец мужчина. Говорили, как-то вечером, надев выстроченную манишку, он покорил сердце самой богатой невесты из соседней деревни, по имени Анфиса.

Ангел объяснил:

— Вчера днем, пока ты сдавал заявление, через плетень к тебе прыгнул мельник. Слыхал постановление? — и хлопнул по оттопыренному карману с пистолетом. — Ну, я подумал, может, ночью проголодался, бедняк, продрог и заскулил у твоих дверей, как собака?

Слеп же человек зрячий. Разве мог знать он, что пройдут годы, сам окажется среди ночи в дождь одиноким, брошенным судьбой под дверью дома Беллони. Ах, Деспина, любящая Деспина!..

А тогда Беллони спокойно процедил:

— Не думай много, парень, — вредно. Учти, за моим плетнем проходит овраг! — баде Антон сплюнул сквозь зубы. — А как старший дам совет: заботься получше о скотине. Не забудь, вчера ты слишком рано пригнал их, еще засветло. Вот и ревут с рассвета. Посмотри, и у колхозного быка, и у моей частной коровы бока ввалились с голодухи.

— Так ты нарочно привел их ни свет ни заря, да? Прочитать лекцию о колхозной скотине? — улыбнулся с ехидцей Ангел.

— Нет, — сухо бросил Беллони. — Я хотел, чтобы они голодными попали на фотографию. Именно в газету, с тощими ребрами, и рядом с нами, зачинателями.

Отвернувшись, Антон стал распрягать животных, отвязал быка, снял с рогов веревку и обратился к членам инвентаризационной комиссии, украдкой глянув на Ангела:

— Надеюсь, отныне я вместе с вами настоящий колхозник… Нате… — одной рукой он держал за рог сизо-серого быка.

В этот великий час никто и не подумал о мелочи, без которой не заведешь нового хозяйства: о простой веревке, без которой и рубашки на ветру не просушишь, и табаку в пачку не завяжешь.

Первым нашелся Ангел:

— А ты сними привязь с коровы, баде. Будь великодушен, оставь ее колхозному быку.

Беллони насупился.

— А этому не бывать, — сказал он, намотав еще два раза на руку привязь. — Может, и корову тебе подавай? Представь, Ангел, жена моя Анфиса не согласилась помочь быку тащить арбу в общее пользование. Вот и пришлось запрячь корову. Понял?.. И попомни мое слово — еще много лет будем пить из одного колодца и воздухом одним дышать. Так что давайте лучше все вместе сфотографируемся, граждане.

Кто бы мог тогда сказать, что через десятилетия Беллони выйдет на пенсию заслуженным работником фермы? А кто бы мог подумать, что станет он душевным другом Ангела? Ну кто, кто поверит нам, бурлившим энергией активистам? На следующий же день после образования сельхозартели мы первым делом принялись в буквальном смысле «вить веревки», лихорадочно вспоминая, у кого осталась конопля, а у кого лен. Вот почему теперь так отзывается наше сердце на жертвенный, патриотический жест Ангела! А знаете, что он сделал? Как вышедший в отставку пастух, он ходил, обвязавшись кнутом. В момент всеобщего замешательства он стянул с себя кнут и привязал Беллониева быка к колхозному забору.

Между тем в совхозном Доме культуры продолжалась лекция, только теперь лектор словно поменялся ролями с Ангелом. Слушал и подумывал: «Черт возьми… Н-да, не мешало бы поближе познакомиться. Интересно, сколько ему лет?»

В это время кто-то из зала, с задней скамейки, выкрикнул:

— Эй, дядя, чего развоевался?

Его поддержали:

— У нас лекция про культуру, затихни, пенсионер!

И в самом деле! Ангелу вот-вот стукнет… если он был комсомольского возраста к пятидесятому году, то сейчас…

А тот знай свое, как глухарь на току:

— «Достигнутая цель… Я должен добраться ТУДА, — сказал он себе, глядя на вершину скалы». Такое я прочитал в газетной вырезке, которую подсунул мне Мэлигэ. Прочитал и задумался. Когда я был юным, я, как и все юнцы, тоже был глупым. Я смотрел на жизнь не как остальные, моим идеалом стала вершина скалы: не иметь, не владеть, а взобраться и властвовать! Что за власть у пастуха? Над жвачными, не более. И я поставил перед собой цель. Вот ОНА, цель, трижды будь неладна! — И ткнул в свою двухпудовую обшарпанную почтальонскую сумку. — Вот вам моя скала, наяву. А ведь я мечтал о ней, ненаглядной! Как мечтал — днем, под палящим солнцем, и ночью, под звездами. Думал: станешь ты, Ангел, почтальоном — ах, какая жизнь тебя ждет! Разве сравнить, товарищи, деревенского пастуха с государственным служащим? Скажем, служащим сельпо… Из окна его конторы видны все четыре холма нашего селения, виден и шашлычный дымок, что вьется из буфета, и председатель сельпо товарищ Крэсэску, и передовой заготовитель Синькин-Тюлькин. А часикам к трем-четырем после обеда раздается знакомый звук — пробка из бутылки, Синькин угощает шампанским — опять получил километр индийского тюля. А это — план, это заготовка яиц и шерсти для городского населения… Пастух же, дорогие мои, торчит под деревом с подбородком, мокрым от слюны и невольных слез одиночества. Он представляет, как бухгалтер с ведомостью приближается к Синилькину, а значит — праздник для души, и дымится шашлычок, и капает с него соус… Так в результате долгих раздумий я решил стать почтальоном. Зарплата ему идет — раз, трудодни — два, причем твердое количество, а не по «выходам» в поле. Живи — не хочу, правда? Повторяю, я был тем, кто торчал под деревом в слякотной мечте. А что из этого вышло, товарищ лектор? Вот, тащу на своем горбу, — опять приподнял он набитую почтой сумку, — этот земной шар… попробуйте, товарищ лектор.