Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Воскресенье решил дать бой. Увидев финагента вместе с директором, чинно к нему шедших, откусил здоровенный шмат от только что полученного творога и направился к ним навстречу, демонстративно жуя и держа в правой руке надкушенный комок творога, в левой два яйца, еще теплых. Откуда ни возьмись и комсомольцы-помощники, и его ребята. Дозоры присоединились к «бате», собралась толпа, а Василию только того и надо — начал, словно на митинге:

— Что, мало вам? Нате два яйца, начальник! Видите? Нате, везите в райфо.

Разгорячившись, он стал тыкать какому-то очень молодому учителю в нос куском творога.

— Вот мой заработок, вот мой капитал, комсомолец! Прекрасный ты юноша, зачем хочешь дядю погубить? Я же ни у кого денег не беру, я даже не знаю, кто катается. Можешь сам кататься! Садись и финагента катай! Смотри, сами толкают, а меня только подкармливают. Зачем лишать детей радости? Ведь ветер в лицо — это мечта всех! Вот, на! Пусть подавится твое райфо со своими нэп-налогами. Творог-то старый! И за что это наказанье, несчастный я ромэн! Даже творога свежего не найти в этом селе. Неужели советская власть хочет видеть Василия мертвым? Василий и в гробу этому не поверит!.. — И повернулся к финагенту: — Чтобы семнадцать человек моей семьи, разбросанные по пяти соседским селам, ушли по белому свету из-за тебя, агент? Креста на тебе нет!..

Действительно, не было в округе села, чтобы не жили в нем родственники Воскресенья, — три женщины, у каждой выводок детей, да престарелые отцы-матери, и все поочередно скрывали карусельника от райфо, а за это он всех кормил.

Однако всякому терпению приходит конец. Еще трое комсомольцев подошли с канистрой керосина и принялись им по-деловому обливать карусель. Тем временем финагент взял слово:

— Или — или! Выкапывай ее, брат нэпман, по-хорошему, а не разберешь — устроим знатный фейерверк. Пора прикрыть лавочку, уважаемый. Причины? Погоня за прибылью! Почему карусель стала крутиться каждый день? Ученики сбегают с уроков, родители жалуются в сельсовет: найдите управу на вымогателя, совсем совесть потерял! Дети учатся не грамоте, а дом родительский растаскивают.

Прошло то вре-е-емя, и Василий… О, теперь его не узнать — ездит в контору сельпо с галстуком на шее, с панамкой на голове и в дрожках на собственном буланом. Вечером, когда солнце клонится к закату, он совершает объезд Ааму и близлежащих сел и зычно покрикивает:

— Женщины, спешите, синька-брикеты! Ребята, свистульки! Эй, даю-продаю-обмениваю! Кому дрожжи, кому синька — старье принимаю!

У него уже двухэтажный дом, слывет он передовиком конторы «Заготутильсырья», на правой руке, чтоб всем видно было, блестит золотой браслет с часами в золотом корпусе.

— Где ты их стянул, дядя Василий? — спросит его Ангел, который чаще других встречался.

— Премия, голова! Первое место занял по республике в соревновании. — И гордо добавляет: — Знал бы я грамоту, Ангел, поставили бы меня главным коммерсантом министерства, не меньше!

Откуда взяться у Василия грамоте? Зато голосом бог наградил — дай боже всякому, за три километра слышно:

— Женщины! Эй, хозяюшки! Синькин-Синилькин привез свежую синьку!

Как уже говорилось, отгрохал себе двухэтажный дом. Добавим, остался жить с Лизой, той, что помоложе и успела родить ему пятерых детей. Есть у них и маленький общий секрет, узнав о нем, односельчане рухнули бы от изумления: тогда же, в незабываемом сорок шестом, они вдвоем разобрали карусель, смазали для сохранности маслом узлы и, когда заново отстроились, спрятали ее на чердаке.

Ангел втайне завидовал Синькину. Правда, следует оговориться, что зависть профессионального характера — полезная вещь. Оба они, как и буфетчица Аглая, числились «единицами сферы обслуживания» на селе. Но Ангелу почему-то казалось, что Синькин в последнее время окружен бо́льшим почетом, чем он, сельский почтальон… Чего стоит хотя бы премия — золотые часы с желтым браслетом! Мало того, у Василия есть лошадь с дрожками, целый день просиживает на сиденье с пружинами — и чем занят? Знай себе горланит:

— Эй, даю-продаю-меняю! Кому дрожжи, кому синька — старье принимаю. Несите, ребята, дам свистульку!..

Ангел же плетется, сгорбившись, — сумка к земле его пригибает. Подойдет к калитке — должен еще и поклон отвесить: «Добрый день!» Сгибается, снимает ремень с плеча, вручает газету и снова как в хомут впрягается — и опять поклон: «До свидания!..»

«Я же почти интеллигент, черт возьми! — гневался он и в то утро прошлого вторника, очутившись у дверей районного отделения связи. — Я не тряпичник, так в лицо и скажу! Скандал устрою, сдалась мне эта грамота… Пусть мне для почтовых нужд мотоцикл выписывают!»