Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Ну?

И Серафим со своей стороны:

— Что?

— Дорогой мой, ну скажите: разве это красиво? Смотрите, сколько всего наворотили…

Как проняли эти мягкие слова Серафима! Чуть ли не всхлипывает:

— Если нет у меня счастья, то и нет его… Михаил Иванович! Думал я, добро делаю — с добром встречусь. Думал — сколько солнца, столько тени, столько зелени — все лес!.. Грешно ведь… А у меня во дворе что? Ничего!

Тут уж никто не понял, чего хочет этот Серафим… «Лес, солнце, тень, зелень…»

— А еда у вас есть, жить есть на что, одеться есть во что?

Слова эти совсем огорчили Серафима:

— Да речь не об этом… Потому что есть у нас язык, и мы говорим, пишем, бьем себя кулаком в грудь… А я теперь думаю, эх! — И он махнул рукой и вдруг просветлел: — Понял я… Ох! Теперь я вишу, что маму свою подвел, и жену обманул, и Аписа… И деда Захария обидел, и вас, и Фарфурела… Эх, что мне еще сказать? — И опустил глаза. — Вижу теперь: все за меня и все мне хотят добра… — И по-человечески всем поклонился: — Прошу, простите меня!.. Эх, до чего хорошо сказал этот Штраус, мэй, мэй!..

— Кто, кто? — интересуется Ангел.

Молчит Серафим, а милиционер объясняет:

— Да тот, с кирпичами… — И Серафиму: — Вот так-то, товарищ, понимать надо…

— А я что сказал? — радуется Серафим. — Если я добр, то, конечно, добр. Не видите?

— Вы свободны, — разрешает ему председатель.

Открывает Серафим дверь, выходит. Собрание вот-вот начнется — глядь, а он, Серафим, и не вышел. То ли не выходил, то ли вернулся. Только не говорит, а мается.

— Что с вами? — спрашивает его председатель. — Пожалуйста, я вас слушаю…

Махнул рукой Серафим и выходит, говоря:

— Уж в другой раз… Когда вы одни будете…

Вышел Серафим на дорогу и думает: «Идти-то я иду, а куда иду?»

Идти-то он идет, а за ним бычок идет не идет. А по дворам старухи матери, отцы-братья, сыновья-дети глядят, удивляются:

— Что же это, бре? Идти-то он идет, а петь не поет, а?

— Бедняга… Принял натощак, и только с хлебом…

— Ну если так, чего же удивляться? Идет он, этот Серафим, и слышать не слышит и думать не думает, ибо только одно на уме: «Ах, как бы я лег, поспал бы… Ах, мамонька моя, как бы спал! Спал бы и не проснулся больше. И, ей-богу, пусть болит у меня, что болит, никто меня не разбудит».

А дорога тянется-тянется, а эти двое идут — никак не дойдут.

— Наконец-то, спасибо, нашли пастуха!

— И женушка… Ангелам-Архангелам — на утешение!

— Известное дело! Уж лучше глупый да злой, чем злой да умный…

А Серафим, может, слышит, может, не слышит, а голову себе совсем не ломает. «Откуда иду и куда повернуть? Домой, конечно, домой».

Впереди забор, а в заборе ворота. «Пока идешь — не думаешь, а очнешься — вон ты где».

Шел он не шел, а дойти дошел. «Ворота закрываются или открываются? Кто я теперь? Кому я нужен теперь? Ох, лягу я под орех и засну как убитый». И заснул он крепко-крепко, так, что если у него ничего не болит, больше и не встанет!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Проснулся он на заре, когда все в поту, и первое вот о чем подумал: «А где жена?.. То есть была бы жена, не было бы мне теперь холодно…»

Кинулся он к жене, а жены нету! Кинулся к бычку — и бычка нет… «Ну и ну, дела божеские… Без жены на что мне бычок? Уж лучше пусть его собаки съедят, ведь я им обещал…»

Встал он, помылся, причесался и — за женой. А жена-то ни здесь, ни там, а чуточку подальше.

Идет он, идет, а тут уж и день занимается…

«Вот и еще один день жизни прошел, и вот другой на его место приходит… А что поделаешь: так-то!»

Подходит он к Замфирову двору, а там глянь — во дворе прабабка. Сидит себе старуха на стульчике и на солнце греется. А старуха старая-престарая, и все дни ее считать — не сочтешь.

— Доброе утро, бабушка!

Вздрогнула старуха и говорит:

— А?

— Говорю, день добрый. Доброе утро! — кричит Серафим. — Что поделываете?

И тут вдруг опускает старуха голову на посох и давай рыхлить песок под ногами, будто память свою, и говорит:

— Делаю, делаю, делаю… А ты кто?

— Серафим.

Приставила старуха ладонь к уху:

— Какой Серафим? Из долины или с холма?

— Так я же Серафим, я муж вашей внучки.

— Внучка… внучка… внуч… — опять не может вспомнить старуха.

— Муж Замфиры!

— Замфира… Замфира… Замфира, — и опять опирается на посох. — Какая это Замфира? Нет у меня такой внучки. Настасия, Катинка, Фрося, Лиза, Оля, Мария… Мария… Мария…

— Серафим!

— Серафим… Серафим… Серафим… Какой Серафим? Неужели крестницы Елены из Поноарэ?