Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Еще что? — поднял секретарь свои очки на лоб.

— Две курицы и один красный петух, по имени Порумбака, Подоляна и Глонц.

— Клонц? [6] Глонц — пуля; Клонц — клюв. — переспросил секретарь.

— Пусть будет Клонц, — согласился Серафим.

— Еще что?

— Поросенок… ох, у него имени нет, я его еще не назвал.

— Ничего, — успокоил секретарь. — Мы его так запишем, пусть здоров будет.

— Спасибо, — ответил Серафим.

Пока они говорили, финагент оформил страховку на всю эту живность, оценивая примерно так, как, он знал, оценивают люди в селе, и теперь осталось только поставить цену Серафиму и Замфире, чтоб и они себя застраховали и расписались на договоре.

— Это мне все ясно, — сказал Серафим, поднимая от бумаг свои большие глаза. — У меня только одна просьба: вы не могли бы ко мне как-нибудь зайти? Я с женой посоветуюсь.

За это время он успел как следует подумать и стал объяснять присутствующим:

— Понимаете, ну, допустим, напишу я цену Замфире… М-да… она мне жена. А согласится ли она с этой ценой? И потом неизвестно, какую цену она мне проставит!

— Хорошо говорит человек, — согласился секретарь. — Давай ставь, Серафим, министерскую подпись, вот здесь, внизу!

Вышли вместе с Захарией и пошли вдвоем, чтобы не было скучно друг без друга.

Захария стал рассказывать, как был он в доме для престарелых и как сбежал оттуда, а Серафим слушал его и думал довольный: «Вот одной заботой и меньше… Эх, до чего же глуп наш крестьянин, что боится закона, и все потому, что его не знает. А столкнешься с ним и видишь, что совсем он не страшен, раз страхует жизнь тебе, и твоей скотине, и твоему добру. Ибо знает он, что к чему!»

И говорит старику:

— Вот если б вы молчали, было б и вам хорошо…

— Эх, парень, до чего ж ты молод еще, — отвечает старый музыкант.

Этот Захария всю свою жизнь не имел ничего, кроме скрипки. И не было у него никого, кроме этой скрипки, и она его утешала. И потому он не нуждался ни в ком; наоборот, другие в нем нуждались — все, все, все село… Но пришло время, и пальцы его перестали слушаться скрипки и его самого, — так старался он, и напрасно! — и тогда увидел музыкант, что нуждается он не в чем-то, а в ком-то, в какой-то душе живой, с кем можно словом перемолвиться, и попросился он в богадельню, потому что был стар и не мог играть и почувствовал себя одиноким…

— Милый человек, поверь мне, ничего я не хотел, только покоя и тишины!.. Всю жизнь голова у меня гудела от шума, песен, музыки — разве хоть одно гулянье в селе обошлось без меня? Там, в богадельне, нашел я и покой и тишину, да, знаешь, я там чуть не умер от скуки… Пойми ты меня по-человечески, бре!

— Я же вас слушаю…

— Я болен старостью, пойми ты меня! Но я хочу видеть вокруг веселых людей. Я непьющий, но всю свою жизнь был среди гуляющих и пьющих! Теперь скажи, на что мне тамошние старики и богадельня, если я сам стар и нет у меня до них никакого желания… Ну как тебе сказать: зачем мне еще одна старость?..

— Грех так говорить, — вздохнул Серафим. — Грешно, дед… У моей жены есть бабушка, вернее, прабабушка, вот она уж действительно старая!.. А вы еще молоды, ей-богу, дед Захария… Все время говорите: «Я хотел, я хочу, мне нравится…» А эта прабабушка не хочет ничего-ничего!

— Избавь меня, боже, от таких дней! — перекрестился старик. — Боже, прибери меня своевременно…

Так они шли и встречали других прохожих, и Захария их останавливал:

— Бре, услышите, что нужна кому-нибудь скрипка, ко мне присылайте… Вам не нужна? — И заключал: — Дайте сигарету, побаловаться немного…

И так все время, до самого его дома, и тогда он сказал и Серафиму:

— Мэй, Серафим! А почему бы тебе ее у меня не купить? А? Ты когда-нибудь Штрауса слышал?

— Нет, — ответил тот удивленно.

— Эх, вот был немец! Всю жизнь одни вальсы играл!.. Пойдем, посмотришь, что у меня за скрипка… Пошли! Пошли ко мне!

Стоит Серафим на дороге и думает: «Хм, только вальсы да вальсы… Вот это немец!»

И с этой мыслью идет к Захарии.

Долго бы и хорошо сидел он у Захарии дома, да и как иначе — разве не проймет тебя, когда так говорит-поет словами старый скрипач, который обошел полсвета и видел то, о чем в книгах не пишется, и слышал то, о чем сказать нельзя!.. А если возьмет в руки скрипку, попробуй оторвись от жалости, от тоски его!

Так чуть вечер их не захватил, и тут Захария видит, что уже сигареты кончились.

— Э-э, а я и не заметил, как день прошел! — спрыгнул Серафим с лавки… — Знаете, я ведь бычка на детей оставил!