Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Берет еще одну тыкву Серафим и делает маску свиньи, потом другую — и делает маску петуха, потом еще — и вот маска бычка готова. Потом протягивает нож:

— А ну-ка сделайте маски своих отцов. Вставите ночью свечу, зажжете, и пусть они на себя смотрят.

А сам взял бычка и пошел со двора.

Приходит хозяин в лес и говорит себе: «Пока бык пасется, нарежу я лозу, срублю два ореха, вот и сделаю загон».

Думает он так, а издали-издалека рог лесника доносится:

«Ту-ту-у-у-у!»

Слушает Серафим и думает: «Резать или пусть так будет?» И говорит Апису:

— Хорошо живется тебе на этом свете, рогатый. О сифилисе не знаешь, о раке тоже… Какие у тебя заботы, скажи мне? Дай, боже, сена, а вода — она даже и в молоке есть, не так ли? А я вот должен тебе загон сделать и покрыть его! А корм, а пастух, а страховка, да и телка тебе бы не помешала, не так ли? А еще сверх этого должен ломать голову: зачем я тебя держу? Ох, прокляты эти крестьяне на этом свете, ей-богу!..

А бычок как бычок, пасется себе и ухом не ведет. Садится он, Серафим, тогда на землю и видит — по траве туда-сюда букашки-таракашки, словно в басне-сказке. «Все живое со своими грехами, — решает Серафим: — А кто без забот, тот и без жизни».

Вот они, муравьи, любимые его, бедные! То в одну сторону бегут, то в другую, то останавливаются, то на задние лапки встают и танцуют. «Ну, о чем же они теперь думают?» — думает Серафим, а там глянь — в траву гусеница с дерева упала.

Ай-яй-яй! Как набросился на нее муравей, как схватил ее!

И тот еще не оставил, как другой впивается, а потом и еще, и еще, а гусеница, как Змей Горыныч, извивается.

— А я тебе кричу, а я тебя зову! Ты что, заснул?

Вскочил испуганный Серафим, обернулся — нет, не лесник это, Замфира.

— Что делаешь? — выспрашивает жена и смеется. — Опять со своими муравьями! Что ты в них нашел? Знаешь, «Женщина Молдавии» пишет, что и у них, муравьев, есть один процент сознания. Ты как думаешь? — И садится. — Ох, грехи мои тяжкие, смотри, как почернели у меня ноги на солнце!

Ложится Серафим на землю, руки под голову и говорит:

— Бычку нашему загон нужен…

Опускаются на землю тихие сумерки ночные. Скоро выйдет луна, и тогда молочная тишина настанет. Кладет мужчина голову на колени жене и спрашивает:

— Что делала сегодня?

— Яблоки с тополей собирала, — шутит она, лузгая семечки. — И не нашел ты на этом базаре ничего получше, как договаривались?

Вздыхает Серафим:

— На потребу было много, а красивого ничего, — и Серафим сначала робко, а потом посильнее прижимается плечом к женщине.

— Оставь… Знаешь, люди смеются, говорят, бычка от телки не сумел отличить.

— А они когда хошь смеются…

Восходит луна. Луна большая, красная, перерезанная пополам, как красный помидор, вершиной холма. Лес черный, травы высокие, и на белой поляне — белый бычок…

— Погляди-ка на него, смотри. Посмотри ты на него теперь, Замфира, до чего красиво, — и Серафим обнимает ее за талию.

— Э, это еще что!

— А скажешь, некрасиво?

— Красиво, красиво, ладно уж…

Потом Серафим стал плести ей венок из трав, а Замфира куталась в шаль, и все чудились ей то шаги, то вздохи, то шорохи… Пасся и пыхтел бык в траве, раздвигались ветки, какая-то запоздавшая птица чиркала крыльями по вершинам деревьев, и тогда женщина опять говорила мужчине:

— Хватит, успокойся… Слышишь? Кто-то идет…

— Бык, — шептал он ей в ухо.

— Мэй, мэй, мэй… Слышишь? Собака лает. Я тебя прошу…

— На бычка лает. — И вдруг взял подсолнух и кинул в собаку. — Иди домой!

Взмолилась женщина:

— Домой, домой… Пошли домой!

— Ты чего боишься? — обиженно сказал Серафим. — Лес вокруг! — И его большие ясные глаза стали мутные-мутные: «Сказать ей что-нибудь… А тогда как? Ох, что было, то было, то прошло…»

Потом они пошли домой. Замфира вела бычка, а Серафим шел следом.

— Знаешь, я никогда не ходила по этой тропинке… — сказала женщина. — Так ближе?

Но ей никто не ответил. Обернулась она и опять никого не увидела. Только в лунной белизне пенек покачивался.

— Что ты там делаешь, мэй?

И снова никто ей не отвечает. Только пень растет-растет и… вот это уже не пень, а Серафим.

— Сам не знаю… Плакать хочется, — бормочет Серафим. — И я разулся!

— Ну, лови меня!.. — кричит вдруг женщина и оставляет бычка.

И он ее поймал, да пришлось им вернуться за Аписом.

— Думаешь, я бы еще не бежал? До того мне щекочет пятки и ноздри… А ты меня отпустишь?

Так они подходят к воротам, и говорит Серафим: