Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Добрый день, — растерялся Серафим и вздохнул: «Ох, Ангел, как держишь ты меня!» Хотел объяснить бригадиру, что и как, но машина не остановилась, — видно, некогда было.

Тут и Ангел вышел из кузницы.

— Привет! — и поднял руку, и машина остановилась. — Михаил Иванович, — обратился он к председателю, который был не старше его, а может и моложе. — У меня завтра маленькая беседа с этими… моими хозяевами. Вы не сможете присутствовать?

Те, в машине, прыснули: «Не иначе как этот Ангел опять готовит какую-нибудь шутку» — и смеялись с аппетитом, потому что в этом селе все были большие весельчаки и шутники, а уж Ангела никто не мог переплюнуть.

— И что думаешь с ними делать, бре?

— Увидите! — сказал пастух.

И пока он шел к Серафиму, еще издали охватила его какая-то жалость и, когда подошел, спросил:

— Братик-зайчик, а на что он тебе сдался, бычок этот?

И пошутил примирительно, доброжелательно:

— Будь я на твоем месте, позолотил бы рот, как удод — гнездо.

— М-да… — ответил тот как обычно. — Посмотреть в корень, так это тоже дело. Каждый выбирает себе по вкусу…

— Постой, ты что, хочешь сказать, чтоб я катился к… — насупился тот, оскорбленный.

— М-да… — сказал Серафим и снова стал стрелять пистолетом-зажигалкой, которая играла: «Пусть всегда будет солнце!.. Пусть всегда буду я!»

— То есть как «м-да»? Как мне это понять?

— М-да… — сказал Серафим. — То-то и оно. Так вот говорим, — забубнил он, — друг друга слушаем, — продолжал он, — а там, глядишь, и понимаем, но, думаешь, понимаем все-все?! Ты только что меня накормил дерьмом, а я тебе ответил: «М-да» — дескать, каждый делает то, что ему по душе, ты же понял, что я тебя послал подальше, а я этого вовсе не имел в виду… Ибо раз мы шутим, то, понятное дело, драться не станем, не так ли?

— Эх, Серафим, ай ты, брат мой, ай ты, враг мой, как бы я камнем тебя поцеловал, — засмеялся тот.

Вот так примерно стояли они и разговаривали, ибо председательская машина давно уехала, а солнце было уже в зените, и Ангел возился со своим мотовело, как будто и не было никакого другого занятия у него, вернее ни у него, ни у Серафима.

До тех пор, пока Серафим не намекнул:

— Смотри, бре, как мы оба время теряем. Сколько на твоих часах?

Ангел же сказал:

— Правда твоя, да только, думаешь, я возьму твоего бычка в стадо? Должно быть, за полдень перевалило.

Тогда поежился Серафим:

— Бедняга, — и вздохнул.

Ангел поглядел ему прямо в лицо: «Кого же он теперь жалеет?»

Однако Серафим сказал:

— Сколько дней он по-человечески не пасется…

— Никак не могу, бре! — стал вдруг пастух серьезным и озабоченным. — Видишь ли, у тебя и справки нет, что он здоров. У ветеринара не был, так ведь? Что же, хочешь, чтоб он меня оштрафовал? Знаешь, какой сибирский ящур сейчас в наших краях?

— Ох, Ангел, Ангел, — горестно вздохнул хозяин, — были у нас у обоих матери, и умерли они, и мы только вдвоем с тобой остались…

— Правда, бре, бедные наши матери, — и Ангел улыбнулся, заводя свое мотовело: мол, прощай.

Снял Серафим шапку, чтоб остыть немного, сказал себе: «Люди иногда всю жизнь теряют, так что со мной случится, если я один день потеряю?»

«Хм, смешно будет селу… Что ж, пусть смеется оно! В конце концов, какой тут грех, что смеется… Дай только бог, чтоб не слишком смеялось, а то еще окривеет! Поглядят тогда на родителей дети, испугаются, заплачут: «Ой, отец, что с твоим ртом, как тебя кормить буду!»

«А то мне не трудно: возьму да отведу бычка на базар, что тогда они, бедные, со своими ртами будут делать?..» — заключил Серафим и с этой мыслью отправился к ветеринару.

Ветеринарный пункт находился в старом помещичьем доме. Дом был большой, белокаменный, в глубине сада, где днем и ночью пели птицы. Огромное удовольствие было идти к дому по тутовой аллее, среди кустов, усыпанных черными и белыми ягодами, — такие ветки обычно на поминки дарят…

«Эх, Белый, стоит поболеть немного, чтоб пожить в этом раю! А уж какая, братец, здесь жизнь для здорового!»

Во дворе перед домом старик конюх запрягал лошадь в двуконную повозку.

— А где другая лошадь, дед?

Старик будто не расслышал и ничего не ответил, но тут из дома вышла женщина с охапкой мокрого белья и, увидев Серафима с бычком, всплеснула руками, вернее, будто бы всплеснула, потому что в руках у нее белье было.

— Ай-яй-яй, неужели болен он у вас? Бедные животные, они-то чем провинились перед богом? И докторши нет… Вот так и со второй лошадью случилось: упала вдруг, и готово.