Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Теперь можете себе представить, что творилось в клубе. Молчит Кирпидин или выступает, встанет или садится — «ха-ха-ха-ха», «хо-хо-хо-хо!», будто не односельчанину рога наставили, а самому султану турецкому. Да еще «вещественное доказательство», пехотный ремень королевской армии, взовьется в воздухе, сверкая начищенной пряжкой, словно желтый змей, и снова: «Ох-хо-хо!», «Хи-хи…», «Ой, не могу-у-у!».

Судья с прокурором и двое из районной милиции переглядывались: «Чего они покатываются? Мы их к порядку призываем, а в ответ — гогот. И подсудимый хорош, не то спятил, не то дурачка из себя строит».

Издавна крестьянин судов да законников сторонится, пятится от них, как теленок от лужицы крови. А у этого, смотри-ка, ни к властям уважения, ни опаски — душа нараспашку. Устроил представление, кроет всех подряд почем зря: с женой ругнется, свидетеля пошлет куда подальше, а то и обвинителя обвиняет, будто ему сам черт не брат. Может, у Патику не все дома? Заморгает вдруг растерянно, скорчит невинную рожу и тут же лукаво подмигивает кому-нибудь в зале — не бойсь, мол, не в таких переделках бывали, за понюх не пропадем.

Прокурор забеспокоился — сорвется мероприятие. Не зря же они всем составом суда прибыли в эту дыру, на место происшествия. Понятно, с воспитательными целями, чтобы люди в толк взяли: новая власть установилась прочно и надолго. Местные крестьяне-единоличники не больно-то подкованы в вопросе о социальных реформах. Советская власть года три-четыре как пришла, о переменах здесь, что называется, краем уха слыхали. Глухомань лесная, живут по старинке — «до бога высоко, до царя далеко». Где-то он обретается, должно быть, ЗАКОН, да попробуй к нам доберись! Пока оттуда, сверху, из городов столичных, уездов и волостей, прикатят по рытвинам да ухабам в нашу непролазную глушь, хе-хе, пока доползут законы до этих чертовых куличек, петлястых тропинок и тупиков — мы уже, с божьей помощью, в ящик сыграем!

Дороги дорогами, а сколько, бывало, нарывались они на разных пройдох, мастеров пустить пыль в глаза самой Фемиде? Взять того же Володимира Добрея, агента по хлебопоставкам. Хе-хе, навидались крестьяне таких умельцев-лихачей — вертят законами, что оладьями на сковородке!

Ну, раз всякая метла по-своему метет, то и они, крестьяне, в свою очередь… «Давайте, братцы, старых обычаев держаться, оно надежней. Деды-прадеды на зубок их испробовали и нам передали: «годится, ребята». Видишь, к примеру, у бабы спина раззуделась или что пониже — не трожь законы-конституции, а возьми ремешок и помоги страдалице. Чем плох Скридонов ремень с пряжкой? Самое верное дело… Ах, мало тебе, милая? Тогда давай голову промеж ног! Кто перед тобой, мужчина, черт возьми, или овсяная каша?! Сейчас постелю тебе на гладкую спинку синий-пресиний матрасик, походи так немного, слива моя палая.

Ах, и сродники на помощь подоспели — сестры, братья, целый выводок? Тогда кричишь во всю глотку: «Вам чего, звал кто? Я в чужие дела нос не сую. А-а, хотите домой забрать… Вот ваше сокровище, со всеми потрохами, сами держите в хомуте, у меня брыкается, бешеная! И троих сопляков не забудьте прихватить. Забирай, милая, утешайся, на прощанье и веночек тебе на голову напялю — катитесь на все четыре стороны, черт меня попутал лезть в эту петлю!..»

Вырвалась растрепанная жертва из рук мужа-изверга и дай бог ноги к отцу-матери под крылышко. В родном доме, откуда выдавали ее замуж по обряду, с музыкой и танцами, со слезами и причетами, — здесь она плачет в три ручья уже не понарошку, клянется-божится, пусть у нее ноги поотсыхают, да лучше в пруду утопится, на суку удавится, но к мучителю под кров вовек не вернется!

Проходит неделя-другая, и стоишь ты, злыдень и тиран, стоишь, как теленок, у ворот своей суженой. Мнешь в руках шапку перед родителями, вздыхаешь, словно вторым заходом надумал свататься. «Прощения прошу, отец, простите и вы, мама. А только она виновата, Тудосия ваша. Какая муха ее укусила, не знаю. Не с той ноги утром встала и давай честить: «Неряха, говорит, неумытая твоя рожа! Слюнявый ты каплун! Жизнь свою я загубила, мать пречистая. Отравой его опоить, что ли? Сил моих, говорит, больше нет!..» Сердце же кипит такое слушать, ой-богу. Понятно, и я взвился: «А ну, давай поучу, как надо жене мужа своего величать-почитать… Отравы захотела, да?» Тут не стерпел я, ремень выхватил… Да кто бы стерпел, скажите на милость?!»

В те далекие дни родители смотрели на зятя, как нынче судья на обвиняемого. Просит он голосом тихим, взор в землю вперил, потупился — как есть, кается зятек. Но и дочь у них нравная, еще тот подарочек! Переглянулись мать с отцом… Кто знает, так ли уж чинно-мирно сами они в молодые годы живали?