Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Никанор прислушался и стал похож на бегущую косулю, которой чудится лай гончих. Замолчал вдруг, вздохнул, прокашлялся:

— Извиняюсь… Не в тычках дело, нет. Это так, тьфу! Вот я подумал — мертвый он, а кто-нибудь из живых его не простил! Понимаете, сват?.. Что осталось от человека? Видимость одна, а душа его… нету покоя душе, хоть волком вой. Как маленький щенок, слепой еще. Жила у меня сучка Молда, прибилась с улицы, и такая старая — еле ощенилась. Привязал я ее весной к ранней черешенке в глубине сада, над самым оврагом, встаю утром, а она сдохла. Подхожу — мать моя, щенок по ней ползает! Хнычет, скулит и сосет, — ему и недели не было, — поскулит и опять тычется слепой мордочкой в шерсть. Я что подумал?.. Земля не принимает Георге. Видите, четвертый день мается, а дело ни с места. Я еще от прабабки моей слышал: душе самой не под силу улететь… тужится, просит, а тело не пускает. Хозяин теперь над ней не волен — если кто-нибудь затаил зло на Георге, то и накинул на душу его уздечку. Вот и слоняется она вокруг бренных останков, скулит — простите, говорит, отпустите с миром… Что скажете, мама?

Бабушка жениха заерзала на стуле, выпрямилась — в молодости была она высокой и осанистой.

— О-ох, засиделась… Хотела уж уйти, — вижу, дурь нашла на моего внучка… Как, говоришь, оно было, Никанор? Теперь, смотрю, и живут и умирают, что цыгане шатерные, простите на слове. У цыгана-то вера другая, собака благословляет после смерти. Видела я цыганские похороны, когда лет пять мне было. Никаких тебе попов — привели белую собаку, науськали, и та давай облизывать покойника. Цыганка его воет-убивается, просит по-своему: беги за нами, существо немое, бессловесное, по дорогам и кручам, по взгорьям и дубравам, повсюду куда прибьется наш табор, унеси с собой душу моего Пахоме. Кричали они так, потом песню затянули и ушли… Почему я про Георге спросила, с музыкой будут хоронить или как? Проводила бы я его, да эти трубы с барабаном…

И стала вспоминать, как шли они за отцом Никанора, как долго тянулась церемония. У каждого мосточка постояли, у того, что возле магазина, и у того, что через овраг, у колодца Гавриила, за поворотом на мельницу, у перекрестка возле клуба… А почему Марица Бабин, первая плакальщица, вопила и так причитала, что камень мог песком искрошиться, и все они падали на колени? Чтобы не томилась, не скулила бедная душа раба божия Тимофте Бостана. В землю воткнули зеленое деревце, горела на нем свеча, висели шапка и новая рубашка, на тонких веточках — конфеты, калачик, и яблоко, и черешня… Проводы так проводы, потому постелили коврик на дороге, в пыли, зажгли свечи и ладан, чтоб с дымом и его душа отлетела.

— Так-то вот, — промолвила старушка, — снарядили мы старого Тимофте в дальний путь, дали пить-есть щенку слепому, Никанор… Да простит меня бог, если и душа Георге стала голодным щенком…

Ферапонт вдруг перебил ее:

— Погодите, сватья Зиновия. Стучат, кажется?

В сенях что-то зашуршало. Тудор быстро приоткрыл дверь и кисло поморщился, будто уксуса хлебнул:

— Ага-а, вот кто пожаловал!

Распахнул дверь настежь, чтоб и другие увидели: на пороге топталась младшая дочь Никанора Бостана. Она смутилась: гости вытаращились, братец скривился — не знаешь, куда ступить, что вымолвить… Вспыхнула, зажмурилась.

— Чего тебе, Мариуца? — подоспела на помощь мама.

Девочка шагнула, как во сне, а глаза ее, светлые, выпуклые, с отцовским близоруким прищуром, растерянно заморгали.

— Я за тобой, мама, тетя Ирина Кручяну послала… — Запнулась, словно извиняясь, и выпалила одним духом: — …потому что пришла к нам, за горшками для голубцов и за стаканами… а мы с лелей только два горшка нашли, а про стаканы сказали — не знаем, где они, побоялись без тебя дать, думали, заругаешь… А тетя Ирина сказала: «Марина, помоги нести горшки» — а то у нее было еще шесть в руках, от тети Софронии и от Мосора, — и я помогла, а потом она… Ну, послала, чтобы я у тебя попросила, а ты чтоб сказала бабушке… — тут ее худенькие плечики съежились и замерли, будто чирикнула птичка и лапки кверху.

— Вот тебе на! — покачал головой Никанор. — А ну скажи, доченька папина, что тебе ставит учитель, когда в школе пересказ задают?

Опомнилась Марика, сбежала краска с лица, веснушки побледнели.

— Мам, пойдем, надо что-то сказать.

Как посол, не дожидаясь, пока голова полетит с плеч, повернулась — и дай бог ноги.

— Слыхал? — сказала Вера Никанору. — Готовит горшки под голубцы, для поминок, — и к бабушке. — Пошли, раз просит, узнаем, что там у них…