Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Ангелу радостно, Ангелу весело!

— Надо было ее сюда привести! Чего не сказал ей, что Серафим в клубе, посмотрели бы на нее…

У кривого глаза забегали во все стороны. Покачал он головой, говорит:

— Не-ет, она сказала, что не покажется никому, чтоб никто не знал, что она пришла…

— Видал, Серафим? — говорит Ангел. — Не сдвинуться мне с этого места, если ты не предчувствовал чего-то такого, — и по-братски похлопал его по затылку. — Вот почему ты не танцуешь, братишка…

Хорошо, очень хорошо, что Серафим был влюблен…

— И еще что она сказала? — спрашивает.

Тут Ангел его перебивает:

— Посмотрите-ка на него! Может, хочешь, чтобы я к ней пошел?

— Стойте, подождите, — просит Серафим, — а мама Надежда что скажет?

— Слушай, Кирикэ, — наклоняется к ним обоим Ангел, — чтоб никто, чтоб сама земля не знала…

— Ну хоть часок, — просит опять Серафим.

А мама Надежда есть мама Надежда, конечно, не было ее, как всегда, дома. Ходила она по селу денно и нощно по своим повивальным делам, потому что в те годы люди сильно умножались, — к добру, стало быть. Ведь от нужды они избавились, потому что основали колхоз, и с войны вернулись, потому что никакая война не продержится столько, сколько продержится мир, и если после этого есть что есть да еще и пить, почему ж не рожать детей?

Так что бедная Надежда, старенькая, какая она была, не успевала одному младенчику перевязать пуп, — глянь, у ворот уже другой перепуганный отец кричит:

— Давай быстрей, мама Надежда, а то моя уже на стенку лезет, и воды пошли!

Значит, не было у мамы Надежды ни капельки покоя, а тут еще в доме ее получается большущая история без начала и конца, потому что, если разобраться, кто он, этот Серафим, — птенчик с травинкой в клюве или, как говорится, немножко дурак или кто? Ведь село всегда хочет иметь о человеке ясное мнение, как о погоде: дурак он или только притворяется? Или, может, другое что, и тогда зачем ломать голову, раз он все равно такой же, как ты…

— Бычок или телка?

— Бычок… Хэй, Белый, вставай!

И тут же вокруг Белого стали крутиться, вертеться, стали его тянуть, похлопывать, тормошить, гладить, оглядывать с головы до ног и еще раз с ног до головы, потом опять осматривали со всех сторон, словно яйцо с зародышем на свет. Он хорошо это чувствовал, потому что бык быком, а раз он живой, то как ему не чувствовать? Кишели-мельтешили вокруг шубейки, кацавейки, цигейки, пряжки, косынки, кожухи, козырьки, ватники…

— Поглядите-ка на него, видать, родила его мама к рождеству и вместе с детьми в доме зимовал…

— Сколько базаров исходил, такой картинки не видел!

— А Белый какой, бре, бре, бре!..

— Точка, точка, два крючочка…

— Вы это о рогах?

— И сколько за него просит?

— А помните, Бельцкий уезд как-то прислал нам такого же, семенного…

— Чего-чего, а этого в уезде было хоть отбавляй…

— Смотрите, уже бьют по рукам. За сколько уступили?

— Пять лепешек да два кола!

— Вы это о копытах и морде?

— Да бросьте, он прямо картинка, и все тут!

— Деньги как на дрожжах будут расти, если хорошо его кормишь.

— Да теперь, со всей этой техникой, на что он?

— На жаркое…

— И не говорите. Это ведь такое утешение, когда бычок есть. Выйдешь по нужде, пройдешься по загону, вот и мысль появится, с самого утра.

— Так-то так, да ведь с этой техникой он что? Говорю же вам: пять лепешек да два кола. Вы только поглядите, что пишут!

«МОЛОКО БЕЗ КОРОВЫ, ИЛИ КОРОВА-РОБОТ

Группа английских ученых создала агрегат, который производит молоко… без коровы. Эта машина перерабатывает траву, морковь, горох, словом, все то, что необходимо корове для корма… Но если в коровье молоко переходит только восемнадцать процентов белка, содержащегося в кормах, то машина превращает в молоко восемьдесят процентов этих белков. У «машинного молока» еще одно преимущество: оно не содержит некоторых элементов, вредных для стариков и детей».

— М-м-м, а какое жаркое из него… котлеты, гуляш, печенка домашняя.

— Да пропади они пропадом! Где природа, братья, где живое дыхание? То есть что же, только мы и останемся, что ли? Запихнем в машину асфальт и г . . , а с другого конца парное молоко потечет? И это я должен пить?

— Да оставьте вы… Много повидал я на свете, а такой красотищи не видел!

— Значит, договорились? Ну, в добрый час!

— А магарыч?

Визжали свиньи, ржали жеребцы, а может, кобылицы, кто их разберет, а у Белого щекотало в ноздрях от запаха дыма и вина, и в ушах бухал барабан, и мычал тромбон, и жалел-плакал кларнет, а базар стонал: «в-ву-у-у!..» До тех пор, пока не очутился возле пузатой вонючей бочки, валявшейся на куче кукурузных стеблей, и он, Белый, потянулся туда мордой, потому что уже, слава богу, в животе урчало.