Василе Василаке - Пастораль с лебедем

А Георге как развернется да как ударит! И увидел я, братцы, красную звезду, и стала она синей, и стала желтой. А он уже ногами меня топчет…

Вздыхал дед Кофэел:

— Но я простил Георге, ведь он в сердцах это содеял. Землю потом целовал — землю, из-за которой меня побил…

Соседи Кофэела переглядывались: что за блажь на старика нашла? Молчал-молчал, да чуть умом не тронулся заодно с Кручяну.

— Братцы! — быстро лепетал он. — Позовите скорей милиционера… У меня заявление: «Прошу, пусть меня накажут прямо здесь, на месте, я виноват! Я сам довел человека до рукоприкладства. Молчал бы лучше, не сердил Кручяну. Хочу просить у него прощения, ибо я говорил, а слова ранят. Сказал ему: «Спасибо, Георге, за стакан доброго вина и глупые речи. Стал я огородным пугалом, для птиц поживой, как пучок проса. Пусть вороны выклюют мне глаза, на костях птицы совьют гнезда, а останки разнесут муравьи… Оф!»

У деда выступали слезы, он затравленно, с укором озирался, как тот ягненок, которого не смог заколоть тридцать лет назад. Соседи по палате успокаивали его:

— Ложись, баде, отдохни.

— Полежи, пусть рука поправляется, а то как распишешься под заявлением?

Старик соглашался:

— Да, правда ваша… закону я нужен, тому, который для нас, что небо для деревьев. Простите и вы меня, люди…

…Вот такая история. И жених, недолго думая, ляпнул: надо было Кручяну насмерть забить беспомощного агнца Кофэела!.. Никто и не взглянул в сторону Тудора, когда он вернулся с очередного «перекура», совсем о другом шла речь.

— И когда это в прежние времена женщины по чайным отирались? Разве что заблудшие какие, — мать жениха вздохнула от сочувствия к падшим женщинам.

Мать невесты подхватила:

— И у нас в бригаде завели обычай, стыд сказать… Позавчера возвращались с поля, на огородах работали. День-деньской на помидорах, собирали, потом сортировка по ящикам… А после с редькой возились, да все на четвереньках, к вечеру не разогнешься. Идем мимо чайной, сноха Вэмешу и говорит: «Бабоньки, что уж мы, хуже людей, на стаканчик не заработали? Зайдем, пропустим по маленькой… Навкалывались, как кони на пахоте, ей-богу. Мой с утра штаны протирает в правлении, вечером на бровях притащится и лютует, бешеный… Вот я и говорю, если он там зад отсиживает и успевает набраться, почему и нам не угоститься — мы на карачках ползаем от зари до зари!»

— А вот его отец говаривал… — кивнула мать на Тудора. — «Василица, женушка дорогая, жизнь человеческая — загадка. И ложишься с нею и поутру встанешь, а разгадать не под силу. Живи как люди живут, как до тебя другие жили, а начнешь мудрить, только больше напутаешь и оборвешь ненароком ниточку». Да простит бог нашего Георге — запутался он вконец…

Никанор встал со стаканом в руке:

— Спорить теперь много стали, а что ни говори, жить хорошо. А ну-ка, будем мы здоровы!

— Правильно, здоровье прежде всего, — поддержал его Ферапонт. — И ты, Тудор, — чокнулся он с зятем, — Вижу, молчишь, слушаешь… И хорошо, молодым к лицу послушать старших, не брыкаться.

Никанор подхватил:

— И почему-то вдруг исчезаешь… Там тебе, случаем, не попался на улице зайчонок или ежик, а? Может, гонял за ними, как первоклашка? — и добавил по-деловому: — По-моему, сейчас самое время для свадьбы… Гм-гм… многие играют на октябрьские праздники. Как думаешь?

Жених, будто не к нему обращались, слушал краем задушевную беседу будущей тещи с его матерью:

— Мудрый человек был ваш муж, сватья, да. Молодым чего не хватает? Терпения да послушания, согласны? Мой дед говорил: «В семье и хорошее, и дурное рядышком уживаются. Чтоб люди не ссорились, надо как в узкой калитке — один раз ты отойдешь, потом другой уступит…» — и любовно оглядела жениха. — Или как в балете по телевизору. Видели вчера? Танцорка кидается на парня, вот-вот сшибет, а он и так и эдак ее вертит, смотришь — обвел, не свалился, изгиб дал, выскользнул. Жизнь такая, сплошное танго.

Жених презрительно скривился: «При чем тут танго? Думает, я с ее доченькой буду балеты танцевать? Или помалкивать в тряпочку и уступать во всем? Доуступаешься, волком завоешь. Не успеешь охнуть — от тебя пшик, прошла жизнь: вместо зубов какие-то мозоли, вместо чуба — блестящая тыква, вместо бицепсов — пустые рукава пугала огородного, и конец!»

Он смотрел сейчас на свою бабку: та клевала носом, прикорнув в углу. Василица поймала его взгляд, шепнула ей:

— Устала, мама? Пойди полежи там, за печкой.

Но Зиновия встряхнулась, как сова в дымоходе, и повеселела: