Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Моя мама была на долгие годы ушиблена военным коммунизмом.

Она очень рано осталась без матери. Ей было семь, сестре — четыре. Появившейся мачехе было не до девочек. Скоро у нее появилось трое своих. Тоже девочки.

Революция случилась, когда ей было одиннадцать, и сами понимаете, что тогда представляла собой Украина. От ее рассказов у меня волосы дыбом стояли.

Но как-то выжили и оказались в Одессе во времена, описанные Паустовским. То есть в двадцатые годы, Голод. Не от хорошей жизни они спички фосфорные делали. Рацион простой — кукурузный початок на брата.

Даже когда она вышла замуж, уют в тогдашнем понимании был ей чужд. Приехав в Ташкент, семья долгое время обходилась казенной мебелью с металлическими ярлыками. Потом уж обзавелись своей: столы с Алайского, кровати с никелированными спинками и шарами, шифоньер, купленный у жильцов соседнего дома…

Отца неделями не бывало дома — тогда горные инженеры работали на рудниках, а не отсиживались в столице. Мама работала через день. То есть приходила с работы поздно ночью, иногда под утро, отсыпалась, готовила, по субботам ходила на базар за продуктами… Понятно, что ей было не до меня. А сестра была на 16 лет старше — у нее своя жизнь.

Я привыкла быть одна и ничего не просить. Потому что все равно бы не купили.

Но иногда не выдерживала. Мои тогдашние понятия о красоте были, конечно, смешны, и я только вздыхала, глядя на гардины на дверях соседей — вышитые, с бахромой бубенчиками. Бахрома меня и подкупала. Но, конечно, кто бы меня послушал и какие гардины купил? У нас только лет через двадцать появились тюль на окнах и люстры вместо голых лампочек!

Нет, не подумайте, богатых во дворе не было. И мебель была самая обычная. И все-таки: абажуры, шторы, гардины, диваны, подушечки, а у кого-то и гора подушек, мал мала меньше, а самая верхняя называлась думкой. И все прикрыто вязанным крючком покрывалом.

А подзоры были какие! Подзор — это кружевная полоса, которая пришивалась к низу матраца и выглядывала из-под одеяла. Такие подзоры продавали на Алайском, но на все мои просьбы купить красоту следовал короткий ответ: мещанство и пошлость.

Даже салфетки-ришелье, которые полагалось класть на комоды, пианино, прикалывать к спинкам кресел, считались мещанством и пошлостью. Я от отчаяния сама научилась вышивать ришелье и делать мережку, что было настоящим подвигом при моей криворукости, но салфетки так и валялись где ни попадя и никто их никуда не прикалывал, потому что ни дивана, ни кресел у нас не было.

К гардинам и подзорам прилагались иногда и репродукции картин русских художников, но мама считала, что либо подлинники, либо ничего.

Военный коммунизм.

Но в пять — семь лет я этого не понимала. И слов таких не знала.

Увидев в квартире тети Фроси пучок крашенного в ядовито-бирюзовый цвет ковыля, я обмерла. Вообще, я и сейчас ковыль люблю, только некрашеный. Как-то видела луг, поросший ковылем, — чистое серебро на ветру и солнце. Но тогда я увидела ковыль впервые и тут же помчалась к маме.

— Мещанство и пошлость, — отрезала мама и заодно объяснила, что искусственные цветы вообще — мещанство и пошлость, даже стеклянные. Тогда я не знала, что ковыль — не искусственный. Просто крашеный. И сейчас у меня дома есть букеты бессмертников и стеклянные цветы. Хоть и пошлость. Я однажды чуть из Эдинбурга не привезла стеклянные орхидеи изумительной работы. Продавались в Национальной Шотландской галерее, но цена отрезвила. Не по карману.

А как мне хотелось иметь фотографии влюбленных парочек: черно-белые, остекленные, в рамочках! На стекле нарисованы сердечки, голубки и розочки, под которые подложена фольга. Вид изумительный. Я бы и сейчас не отказалась, хотя бы ради ностальгии сороковых.

Но мещанство и пошлость. Поэтому на улице такие фото были у многих, только не у нас. Еще парафиновые лебеди. Продавались они на Алайском и плавали в тазу. Ой… красиво-то как. Только не видать мне было этих лебедей. Потому что пошлость и мещанство. И китайские болванчики, качавшие головой, тоже пошлость и мещанство. И шар, который стоило только встряхнуть, чтобы пошел снег, почти скрывавший сказочный домик. Немецкий трофей. Продавали по случаю. Волшебству явно не было места у нас в доме.

Моя подруга умела делать шкатулки и вазочки из открыток. Тогда такие были у многих. Открытки как-то подбирались или обрезались по размеру, сшивались внахлест, получались красивые шкатулочки и вазочки. Вазочки делать было труднее. Она пообещала меня научить, я поделилась счастьем с мамой и получила привычный ответ. Делать шкатулки расхотелось. И даже обертывать бутылки белой тесьмой, чтобы потом нарисовать тушью черные пятна и получить вазу-«березку», тоже расхотелось.