Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Снова навес и ряды коек. Линейка и воспитатели. Стандартные забавы девочек и мальчиков, вроде того, чтобы пробраться в спальни друг друга и намазать морды зубной пастой. Дальше этого не шло.

Одежда своя. Каждый вечер танцы. Страшно подумать, что мы умели танцевать! Полонез, па-де-грас, ну вальс — обязательно. Полька. Моя новая подруга Победа (именно так и есть, Победа) научила меня танцевать фокстрот и танго. Сначала я сидела и наблюдала. В руках пяльцы и трафарет с роскошной розой. Потом потихоньку тоже стала танцевать. Да, и почему-то любимой игрой там был ручеек. Как же было весело!

В этом санатории были кружки по интересам, например керамический. Детей учили отливать разные фигуры. Довольно большие. Помню, что привезла домой бегемота. Серого с розовой пастью. Сейчас у меня такой же, в память о первом, только куда меньше и фарфоровый.

Как-то было решено дать концерт силами отдыхающих. Стали спрашивать, кто что умеет. Я сказала, что играю на скрипке, только скрипка осталась дома. Воспитатель не поленилась поехать со мной домой, мы взяли скрипку, и начались репетиции. Мне аккомпанировала девочка из старшего отряда, удивительно милая и добрая. И представьте, мне в костюмерной какого-то театра взяли голубое атласное платье, настоящее вечернее. Правда, его пришлось сильно ушить на живую нитку, но я не просто ходила, я летала. И даже когда начались танцы, не переоделась. Представляете, я в длинном платье! Как во французских романах!

Да… помню, что нашла там первую любовь. Сейчас смешно, а тогда — не очень, ясное дело, ему было 15, и он ухаживал за вожатой. И мечтал стать актером.

Актером он стал. Но счастья ему это не принесло. Вот погибель — да. Таланта, видимо, было мало, карьеры он не сделал. Говорят, спился и умер. Жаль.

Но тогда я действительно страдала. Слишком много читала. В голове была одна романтика.

На прощанье нам устроили настоящий праздник с настоящим костром.

Больше я в санатории не ездила. Память осталась навсегда.

Но ни я, ни мои друзья ни разу не слышали о каких-то несчастных случаях, пожарах или потопах. Если бы в ташкентских лагерях произошло что-то подобное — весь Ташкент мигом узнал бы.

Да и в Москве никто никогда ни о чем не слышал.

Моя подруга, жившая в то время в Московской области, поселок Крюково, ныне Зеленоград, Москва, каждое лето ездила в лагеря на месяц, а остальные проводила у деда с бабушкой в деревне. И говорит, что всегда завидовала тем, кто оставался на вторую, а то и на третью смену. Несколько раз она отдыхала в лагере «Дзержинец», (нет, это не лагерь КГБ, это лагерь московского агрегатного завода «Дзержинец», теперь Аэроэлектромаш), и рассказывает, что там давали бутерброды с черной икрой. И что вообще прекрасно кормили. Ездила она и в лагерь «Гжель», еще в какие-то лагеря. «Гжель» был в лесу. Выходишь за ворота — там черничник. Но раза два детей запирали в палатах, потому что рядом травили комаров из-за опасности малярии. Сейчас вон клещей развелось, а раньше о них и не слыхали. Я, скажем, твердо была уверена, что энцефалит — исключительно в Сибири…

Подруга говорит, что очень любила вскакивать утром и умываться холодной водой из длиннющего умывальника. Им устраивали походы в лес. Для них были открыты кружки. Картин из соломки, вышивания, лепки, мягкой игрушки, футбольная и волейбольная секции и т. д. Да, их водили в походы организованно, то и дело считая по головам. То есть не давали утонуть, сгореть, заблудиться…

Кстати, она сказала, что, в отличие от Ташкента, их в лагеря возили вместе, автобусами, но перед автобусом обязательно проверяли на ту же вшивость и если что — отправляли назад. И справки требовали о здоровье.

Тогда никто не чувствовал опасности, уезжая в лагерь. Ни родители, ни дети.

Тогда за детей отвечали. А не просто денежки собирали, а там хоть трава не расти…

Идея рассказа не моя. Тайну попросила открыть Елена Малоземова, которую я люблю и уважаю, тем более что лелею тайную мечту когда-нибудь прийти и навеки поселиться в ее саду. Подчеркиваю: не в доме, а в саду. Там бы я обрела покой душевный. Поскольку ее сад и есть истинный Эдем.

Тайны, в общем-то, никакой нет. А есть печальная и для меня не слишком лестная история. Которая, впрочем, закончилась вполне благополучно, и теперь я знаю единственного человека, который сам себя перевоспитал и исправил. Это я.

Я уже писала, что в детстве и молодости была очень одинока. Во дворе я была единственной девочкой, родившейся после войны. Все остальные девочки родились либо в 1940, либо в 1941 году. Какой им был интерес водиться со мной, если мне три года, а они уже в школу ходят?