Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Во время ночной смены или часов в пять утра, пока никого на улице не было, Раина мама вместе с товарками выносила на коромыслах огромные двадцати-тридцатилитровые ведра барды и относила от входа метров на двести.

Там их уже ждали.

Начиналась торговля. Плата за два ведра полагалась принесшей ведра. Еще за два — охраннику. Еще за два — начальнику смены. Еще за два — начальнику цеха… И так далее, все выше, выше и выше, до директора. Думаю, что и еще выше.

Кроме этого, как уже было сказано, работницы (в подавляющем большинстве женщины; мужчины были на фронте) выносили жидкие пивные дрожжи. Ими поили домашних. И, как утверждает Рая, весь их двор торговал дрожжами. Десять копеек стакан. Она говорила, что тесто на таких дрожжах получалось замечательное.

Уходя на смену, Раина мама брала с собой кусок хлеба и луковицу: ее завтрак, обед и ужин. И пиво, конечно. Пиво пили все. Ну или дрожжи…

Но был еще один цех. Привилегированный. Лимонадный. А вот там был уже сахар. Воровать который было куда выгоднее, хоть и опаснее.

А вечером директор завода садился в личный транспорт: телегу, запряженную парой лошадей, — и ехал домой, на Обсерваторскую.

Кстати, карточки отменили только в сорок седьмом, а зарплату Раиной маме так и не прибавили. Несмотря на то что дочери росли.

Так и выросли. На дрожжах. В буквальном смысле. Получили образование. Высшее. Обе.

И это все о несунах, спасавших своих детей…

Нет, не закончить мне вторую книгу. Потому что у меня психология папарацци. Мне только палец дай, а уж я там…

И все потому, что прочитала фразу Майи Томлинг, ранее Чудаковой.

Села на телефон и ну давай бедняжку терзать. Судьба у нее…

Недаром я всегда говорю, что никакие мексиканско-бразильско-болливудские шедевры рядом с настоящей жизнью не стояли.

Про наших сценаристов скромно умолчу. В подавляющем большинстве прискорбное отсутствие фантазии или, как сейчас говорят, креатива…

Непонятно, чья судьба интереснее — ее или мужа, Иосифа Томлинга. Голландца по национальности. А еще удивительнее судьба его отца. Вроде бы он был заброшен в СССР по линии Коминтерна. Но только вроде бы. В жилах его помимо голландской текла датская и немецкая кровь, а дочь Майи убеждена, что заброшен он был, скорее, по линии иностранной разведки.

Как-то в Керчи бросил якорь военный корабль и дальнему родственнику Томлинга-папы сообщили, что для него есть посылка. Не забудьте, это были тридцатые годы.

Посылкой оказался сам Томлинг. Высокий красавец сначала оставался в Керчи, но от коминтерновцев постепенно избавлялись, загоняя их вглубь страны. Так Томлинг оказался в Ургенче, где его жене совсем не понравилось. Она взяла дочь, села на колесный пароход, ходивший по Сырдарье, и добралась до Ташкента, где и стала жить. Тогда Томлинг женился второй раз, и от этого брака родился Иосиф. В тридцать восьмом его арестовали, но, как ни странно, отпустили за недостаточностью улик.

Он обжился. Завел большое хозяйство, варил сыры, но в сорок первом снова был арестован, и на этот раз уже бесповоротно. На волю он не вышел.

Жена, которой посоветовали уехать, тоже отправилась с сыном в Ташкент. Когда она умерла, Иосифа приютила живущая в нашем дворе его тетка. Он отслужил в армии, в институт не взяли, но техникум закончил с красным дипломом и всю жизнь проработал на заводе Чкалова.

Майя — его вторая жена.

Жила она тоже у тетки. На Ширшова. Почти напротив дома нашей биологини Татьяны Владимировны. Дружила и дружит с Лорой Осадчук и Вандой Княжевской, потому часто бывала в нашем дворе.

Когда-то ее семья жила в Саратовской области и была очень зажиточной. НЕ кулаками. Просто зажиточной. Ее дядя был председателем колхоза. Как-то ночью он пришел к брату и сказал, что нужно бежать, иначе всех сошлют. Они и бежали. Почти налегке. И бежали, пока не добрались до Ташкента. Там продали отцовский костюм и купили убогую мазанку около Боткинского кладбища.

Только немного обустроились — и война. Майя родилась в сорок первом. У нее был и старший брат Борис. Отец ушел на фронт и пропал без вести. Мать осталась одна с двумя детьми.

Без профессии и образования. Где она только не работала. Наконец повезло: устроилась на мелькомбинат. И рассказывала, что как-то нагрянула проверка, а в цеху — мешок «сэкономленной» муки. Со страху швырнули муку в котел с кипящей водой и накрыли крышкой. Обошлось.

Думаю, муку там перебрасывали через забор, а выносили хлеб. Уверена, что порука и здесь была круговой: за такие вещи полагалась тюрьма. Но кормить детей как-то надо. Когда мне написали, что многие умирали, но не брали чужого, я ответила, что самой умирать легче, но видеть, как умирают твои дети…