Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Как ни бился, паечка — вот она: сто и двадцать пять, а побольше — шиш,

Да и ту соседям… попросят — на: тот меня постарше, а тот малыш».

Все везет да шепчет: «Сейчас бы рыб, фиников, хлебов — да кусать, кусать…»

Саночки по снегу-то скрип да скрип, будто повторяют: сто двадцать пять.

«Хоть бы двести» — голос вконец охрип, «хоть бы двести» — шепчет бескровный рот.

Саночки по снегу-то скрип да скрип: мать на Пискарёвку Христа везет.

Довезла… а санки-то, глянь — пусты. Где сынок, не видели, злые львы?

Где сынок, поведайте мне, мосты?

…стал блокадной пайкой, водой с Невы.

Кровь и тело. Молча застыла мать, снятые перчатки дрожат в руке.

Страшное причастье — сто двадцать пять и вода из проруби на Неве.

Саночки по снегу-то скрип да скрип: «кровь и тело» — слышится, «хлеб-вода»…

А на Пискарёвском в тени от лип видят Богородицу иногда,

Да никто не может ее догнать, хоть бегут за ней, не жалея ног.

Ходит и бормочет: «сто двадцать пять», и зовет тихонько: «сынок, сынок…»

А что я? И всего-то могу сказать простое спасибо и поклониться.

Прежде всего я объясню, кто такие несуны. Несунами называли людей, воровавших на предприятиях, где они работали.

Воровать нехорошо.

Только эта сентенция не всегда верна.

Далеко не всегда…

Сегодня я очень удачно зашла к своей подруге Рае Володиной. То есть «зашла» — очень сильно сказано. Одна еле ходит, другая не ходит почти. После новаторской идеи излечить больную спину зарядкой на полу.

Идея оказалась настолько новаторской, что Рае крайне повезло не остаться в инвалидном кресле навеки.

Так что раньше мы хоть изредка виделись, а теперь — увы…

Вообще, Рая не слишком давняя подруга, хотя тоже ташкентка и тоже училась в сорок третьей. Но и старше меня тоже на пресловутые четыре года и дружила тогда с Вандой и Олей Княжевскими, то есть в нашем дворе бывала частенько. Зато сейчас нас двое. В Зеленограде.

Позвонила я узнать, как спина. Обсудили мы дела наши скорбные. И сама не знаю, как речь зашла об «Одноклассниках», куда мне хода нет с тех пор, как какая-то наглая девка заняла мой аккаунт. Рая рассказала о выложенных там фотографиях девочек из их класса, потом речь зашла о баптисте всея Узбекистана Циорбе и его семье, часть которой училась в сорок третьей, о том, что жили они на Таджикской, и речь плавно перешла на улицу Кара-Калпакскую, где находился третий пивной завод, где работала Раина мама.

— Если бы не мама, нам бы не выжить, — с полной убежденностью сказала Рая.

Жили они ровно напротив бокового входа в Алайский, на улице Новая, потом Каблукова, ныне несуществующей. Рядом с построенным потом и тоже уже уничтоженным институтом травматологии и ортопедии.

В сорок первом отец Раи ушел на фронт. Тогда ей было несколько месяцев, поэтому отца она не помнит совсем. Ушел, оставив жену, старую мать, четырнадцатилетнюю дочь и еще одну, считай новорожденную.

Погиб он почти сразу.

Свекровь Раиной матери и Рая как младенец стали получать пенсию по потере кормильца. По 14 рублей с копейками. Матери и старшей девочке пенсия не полагалась. Зарплата матери составляла… вот точно не скажу, потому что это было до реформы сорок седьмого года. То ли 300, то ли 30 рублей. Гроши, короче. На четверых не выжить.

К счастью, Раина мама работала на большом пивзаводе номер три. Благодаря которому выживала не только их семья, но и много-много других.

Потому что мать ежедневно приносила с завода жидкие пивные дрожжи, которыми и отпаивала своих. Как известно, дрожжи очень полезны и калорийны. Их одно время применяли от акне, чириев, фурункулов и т. д.

Когда я сказала, что мать ежедневно рисковала свободой (у меня был опыт: одна из моих нянь получила в военные годы семь лет за то, что вынесла с фабрики несколько катушек ниток), Рая только отмахнулась:

— Ничем она не рисковала. Потому что воровали все. От охранника до директора.

Мама Раи работала в цеху, где варили пиво. Сваренное пиво сливали в огромную емкость, которую называли тарелкой. Эта тарелка едва умещалась в просторном зале. Пиво дозревало в тарелке, а потом поступало в глубокие подвалы, где стояли стальные чаны.

После того как пиво сливали в тарелку, на дне оставалась так называемая барда, которую полагалось выливать.

На самом деле ей кормили скот. Тогда многие в Ташкенте держали скот. И на Малясова тоже. И директор пивзавода, живший за углом нашего квартала, на Обсерваторской, тоже держал корову.