Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Всю жизнь говорю «анкета» вместо «медицинская карточка».

Но мое любимое-прелюбимое выражение — «сто восьмой». Или «сто восьмая». Никогда не упускаю случая упомянуть.

Когда-то в послевоенном УК УЗССР была статья под этим номером. В статье говорилось о преследовании лиц без определенных занятий. Бомжей, тунеядцев, попрошаек и т. д. Но туда относили и дам с низкой социальной ответственностью. Поскольку официально в СССР таковых не было и быть не могло, хотя на деле… были всегда и везде.

Кодекс с тех пор тысячу раз менялся, а выражение осталось.

У нас с одним другом как-то даже спор разгорелся. Он утверждал, что «сто восьмой» — это бродяга, бомж и т. д. Я — что «сто восьмая» — это женщина легкого поведения. По крайней мере в моем детстве и молодости.

Потому что очень хорошо помню, как в разговоре с мамой соседка говорила: «Ну вы же понимаете, она просто сто восьмая». И многозначительно морщила нос.

В школе это выражение тоже было в ходу. И во дворе. И в институте.

В ходе дискуссии мне было рассказано, что ташкентские дамы с низкой социальной сидели в Сквере, на что я отвечала, что, как человек наивный, могла часами сидеть в Сквере, своем любимом месте, и хотя бы один гад подошел и предложил… То есть попытки познакомиться бывали, что совершенно обычно, но чтобы там предложения денег или провести часа два наедине — никогда. Потом мне было объяснено, что дамы писали цену на подошвах туфелек, причем исключительно красных, и сидели нога на ногу. Я подняла оппонента на смех, поскольку пиши не пиши, а сделаешь шаг — сотрется, и красные туфли были у всех, мне лично так вообще муж подарил.

Короче, время прошло, споры улеглись, но когда я была в Ташкенте, дочь подруги сказала про что-то, даже не про кого-то, «сто восьмой». Я навострила уши, спросила, что это, по ее мнению, означает. Оказалось — «плохой, нехороший, дрянной, отстойный».

А потом мы с подругой поехали в Бухару. И меня дернуло за язык спросить у тамошнего гида. То же значение. Кстати, спросила у мужа, что он под этим подразумевает. Он очень уверенно сказал: «Проститутка».

Смотрите, сколько прошло лет, а смысл по-прежнему нелестный, и главное, этимологию вряд ли кто-то уже помнит, но выражение живет.

И очень-очень распространенное в свое время выражение: «тебе нужно по пятому номеру». Опять пошла к мужу проверить, помнит ли. Он подумал и осторожно спросил: «Психбольница?» Да. Пятый трамвай шел в психбольницу. «По пятому номеру» означало: «ты псих».

«Хоп майли». Мне кажется, попади в Ташкент австралиец или американец — через два дня бодро орал бы «хоп майли», сопровождая восклицание шлепком по ладони собеседника. И скорбное «мана сизга результат» после явной неудачи предприятия.

Оживленный торг на базаре — как же без торга? Это только я торговаться не умела, а мама и свекровь — еще как. И вот идет этот торг, продавец и покупатель уже успели трижды переругаться, обозвав одного ишаком и выслушав совет второго: «Езжай своя Россия», причем все это произносится так лениво-добродушно и без всякого запала, что я только хихикаю в сторонке. Наконец, продавец с тяжелым вздохом сдается, торжественно произнося: «Ярым-пополам», то есть ни мне ни тебе, а ровно половину суммы, которую пытается сбросить покупатель.

Да, и обращение «ара» к армянам. Только мужчин и только к мужчинам. В этом «ара» нет ничего презрительного и никакого оттенка национализма. Скорее это «друг» вот в такой интерпретации, к женщинам так не обращались. И почему-то вместо того, чтобы сказать «иди сюда», говорили «бьякка кель», убейте, не понимаю; особенно это было принято в моем классе в пятидесятой школе. Ткнуть пальцем в одноклассника и проорать: «Дездемона! Бьякка кель!» Должно быть, насмотрелись спектаклей в театре Хамзы.

И «не ховотырься ты», от узбекского «ховотир» — «тревожиться».

Ну, «яхшмисиз» (как поживаете) знали все.

«Кеч отсюдова», — кричали мы, прогоняя кого-то.

И по-моему, в каждой семье тоже существовали специфические словечки. В нашей, естественно, украинско-одесского происхождения.

Мы никогда не говорили «шелуха». Только «лушпайки». Это папа. Лушпайки, и все. Если кто-то с размаха плюхался на кровать или диван, мама с упреком говорила: «Ну что ты вечно гоцаешься!» Или «гепаешься». «Нема хисту» — нет таланта. Или ее знаменитое «прижукнулась». «Иди сюда, что ты там прижукнулась?» Прижукнуться — это что-то вроде присмиреть, затаиться. Я смотрела, слово существует, но в Ташкенте я его, как и «гоцаться» с «лушпайками», слышала исключительно в своей семье. По городу слова не ходили. Зато еврейское «азохен вей» раздавалось по любому поводу и в любом месте, мало того, по любому поводу и в любом смысле. Так же, как и «шлимазл», что по-нынешнему означает «лох и лузер». «Иди ты в тухес», простите, было обычным ругательством мальчишек. Причем так говорили все. И понимали друг друга тоже все.