Стоян Даскалов - Цветины луга

— Черноокая или синеокая?

— Раскрасавица! — отвечал он уклончиво, чтобы не вызвать подозрений. Скажешь «черноокая» — синеокие будут в обиде:

— А-а-а! Знаем — учительница Мара!

Скажи он «синеокая» — тут же все ахнут:

— А-а-а! Милка — вот кто ему по сердцу!

Он боялся их обидеть.

— Ну, хорошо! Что красавица, так это понятно. Нашему председателю только красавица под стать. А у нас только писаные красавицы, уродок нет! Уродки на заводе! Еще какие качества она должна иметь?

— Чтобы работящая!

— У нас ленивых нет! Все работящие. А еще, еще что? Ну говори же, не тяни.

Дянко только посмеивался и пожимал плечами.

— Больше ничего! У каждой женщины есть свои чары.

Девушки рассмеялись. Раньше председатель тушевался, а сегодня был особенно весел и словоохотлив. И девушки не оставляли его в покое:

— А если без высшего образования?

— Получит!

— Где?

— Да уж дома у плиты или над корытом не получают высшего образования!

— Вот Милка — работница хоть куда, а как ей получить высшее образование?

— Можно! Стоит захотеть. Будет работать и учиться заочно. Сколько таких девушек стали агрономами, зоотехниками.

— Поздравляем, Милка! — засмеялись девушки. — Видела, как мы все уладили! — Милка застеснялась и опустила голову.

— Чего смеетесь, козы? Не так-то просто стать женой председателя! Лучше плюйте на ладони и закатывайте рукава. Человек вам ясно сказал: «Работайте и учитесь!».

Куда бы ни повернулся Дянко, без вопросов о женитьбе не обходилось.

— Вот женишься, тогда увидишь, как хорошо пойдут дела в хозяйстве.

Шутка, обороненная на собрании, когда его избирали председателем, глубоко запала не только в души баб, но и старух и стариков. Сколько раз они приглашали председателя посидеть с ними и начинали, как старые, опытные сваты, баять: женитьба, мол, дело не простое, надо смотреть в оба, чтобы не попасть впросак. Он, мол, уже не мальчишка, вон и виски уже начинают седеть. Другим, может, и простительно жениться да разжениваться, а ему нельзя: он председатель, первый человек в селе и должен быть примером и в женитьбе. Нужно собрание созвать да посоветоваться с народом.

— Ой, да бросьте вы городить околесицу! — встревали молодые. — Слыханное ли дело, чтобы народ кому жену выбирал!

Но старухи и старики не оставляли его в покое и все наставляли:

— Жену из хорошей семьи выбирай! Ты ведь знаешь песню о Стояне и соколах.

И вдруг начинали петь шамкающими, беззубыми ртами — безжизненно, монотонно. Он ничего не понимал. Слышно было только какое-то заунывное жужжание, будто стая мух гудела над покойником. Но вот один голос, низкий и сильный, подхватил песню, вдохнул в нее жизнь. Пела Игна, и голос ее звенел, переливаясь всеми красками и оттенками. Слова песни его поразили.

С этого дня каждый вечер на хозяйственный двор приходили школьники и учителя, собиралось все село, и свершилось то, чего никакими приказами не одолеть. Кукуруза, сваленная в кучи, грязная, мокрая, начавшая преть, за несколько дней была облущена, высушена и янтарное зерно убрано в амбары.

Тем самым Мара еще больше выросла в глазах Дянко. А в одно из воскресений, когда большинство кооператоров по обычаю праздновало, не волнуясь, что свекла еще не выкопана, Мара с утра уехала с девушками на уборку свеклы на Тонкоструец. Как ни болели с непривычки руки, она не жаловалась и даже пела. Девушки догадывались, почему это она чаще других учителей ходит на работу в кооператив.

— Хочет понравиться председателю, — шушукались они за ее спиной.

— Давно Мара не брала мотыгу в руки, никогда не работала, как теперь! — покачивали головами женщины.

— Ради нас, мужчин, женщины на все способны! — гордо шутили мужчины.

— Да еще если этот мужчина — председатель, агроном, образованный! — не оставались в долгу злые на язык бабы.

Мара же сама не могла понять, что с ней. Ей было невдомек, что это просто новый прилив. Она была уверена, что не любит председателя, а лишь сочувствует ему, помогает по-дружески. Она не могла быть равнодушной к судьбе своего села и к человеку, который был призван возглавлять это село.

Хороша бы она была, если б сердце ее не болело при виде трудностей и неудач кооператива и мук нового председателя! Она считала себя обязанной помогать общему делу. А Дянко Георгиев и был для нее олицетворением этого дела. Он не интересовал ее как личность, в отрыве от судеб кооператива, и менее всего — как мужчина! Она была глубоко убеждена, что помогает ему как руководителю, товарищу по судьбе, и в этом находила удовлетворение. Она не могла проанализировать каждый свой поступок, заглянуть в каждый уголок своей души. Может, и пыталась, но ей было трудно это сделать. Трудно потому, что она была женщина и к тому же совсем молодая. Она не знала, что в девичьей душе всегда существуют два течения: одно — заметное, поверхностное, второе — невидимое, глубинное. В ее душе царило волнение, которое называют мертвой зыбью.