Стоян Даскалов - Цветины луга

В этот день Мара вернулась с работы вся разбитая. Ребенок сосал грудь, но она не испытывала того блаженства, что обычно. И ребенок тоже, будто его подменили, плакал, дергал грудь, словно его кормили отравой. Мара под конец разозлилась и положила его в коляску.

Такой и застал ее Дянко Георгиев. Мать Мары вынесла ребенка на балкон и пыталась успокоить его, но он хотел есть и продолжал плакать.

— Что случилось? Почему он плачет? Что с ним? — обеспокоенно спросил Дянко.

Мара не ответила. Теща Дянко, женщина тихая и молчаливая, тоже ничего не сказала, не желая подливать масла в огонь. А пожаловаться было на что.

Вернувшись из техникума, Мара набросилась на мать:

— Ты почему не дала ему каши?

— Откуда я знаю, что ему давать? У вас теперь все по-новому. Сделаешь, да вдруг не так… Ты ведь все говоришь: «Я сама!»

Обедали молча. Никто не проронил ни слова. Мара, немного успокоившись, накормила ребенка, он утих и только тогда она села за стол.

— В какое неудачное время родился наш ребенок, — сказала она. — Если бы он родился в середине учебного года, у меня был бы свободный месяц до родов и два после. А то я во время каникул и не почувствовала отпуска.

— Сама виновата. Надо было раньше обратить на меня внимание… — попытался пошутить муж.

Дянко не договорил, но Мара поняла, на что он намекал.

Он хотел сказать: «Все мечтала о врачах да инженерах», зная о том, что ей когда-то давно нравился врач, а потом главный инженер.

Поняв неуместность и грубость шутки, Дянко попытался ее загладить:

— А что случилось, отчего это ты сегодня такая мрачная?

— Эгоисты!

— Кто?

— Все! И учителя, и директор. На две-три минуты опоздала, так они чуть меня не съели…

— А я что тебе говорил всегда?! Теперь сама убедилась, что я был прав! Наконец-то ты начала прозревать!

— Это, говорит, вам не сельская школа! Учитель должен давать ученикам пример дисциплины. И предъявил мне ультиматум: или отдать ребенка в детские ясли, или уходить с работы.

Дянко от неожиданности положил ложку.

— Так вот чего ему хочется! — воскликнул он.

— Или вернуться в Орешец.

— Ну, конечно! Он ведь ставленник Солнышка и действует его методами. Я же тебе говорил, что он с самого начала возражал против твоей кандидатуры. Он хотел устроить в техникум свояченицу, да не выгорело.

— Это очень скверно, если он ополчится против меня с этих пор. Начнутся дрязги, пересуды… И так уже по коридорам шушукаются: «Родила в кабинете главного инженера, и считает, что ей все позволено». А я вовсе ничего не считаю!

— Не обращай на это внимания!

— Обидно, что в нашей среде появились, как бы это лучше сказать, признаки разложения. У нас в школе была одна Савка, а здесь все такие!

— Я тебе все время об этом говорил, — снова начал Дянко, воспользовавшись ее настроением. — И очень рад, что ты, наконец, сняла розовые очки и начала воспринимать жизнь такой, как она есть. Когда-то все было по-другому! Учителя были апостолами, прометеями, идеалистами, а нынче каждый смотрит, как бы поменьше работать и побольше урвать…

— Разве можно так жить? К чему это приведет?

— К трезвому взгляду на вещи, — ответил Дянко. — Во всяком случае не к коммунизму. До коммунизма нам еще не один пуд соли придется съесть.

Мару охватило чувство примиренчества. Она слушала мужа, радуясь, что он приехал, соглашаясь с ним. Она знала, что он видел и пережил больше, чем она. Его обманывали и оскорбляли, мучили и наказывали. И, наконец, послали на «исправление» в Орешец. И Дянко «исправился» — перестал спорить, слепо подчинялся указаниям руководства, механически выполняя свои обязанности…

— Знаешь, кто поможет и тебе и мне? Главный инженер! Только он сможет поставить твоего директора на место.

Упоминание о главном инженере разозлило Мару.

— Ни в коем случае! — раздраженно возразила она.

— Почему? Вот увидишь, он с ним поговорит по телефону, и директор скажет: «Слушаю». Так было, есть, и так будет еще долго. Все так делают!

— А потом? Ведь он расскажет обо всем учителям, и тогда мне хоть пропадай. Они и сейчас уже шушукаются, а после этого разнесут по всему техникуму, что я протеже главного инженера.

— А даже если и так! Ведь если бы не главный инженер, ты бы в этот техникум и не попала.

— Почему ты мне об этом раньше не сказал?

— Еще чего не хватало! И без того ребенок родился раньше срока, а тогда…

— Значит, они знают, что меня устроили?

— А кого сейчас не устраивают? Одного — партийный секретарь, другого — председатель совета… Раньше таких людей называли «протеже», а нынче — «кадры». Разве я не был протеже Слынчева? Он сначала наказал меня, а потом послал, как своего человека, сюда. Очень уж ему хотелось, чтобы я оклеветал главного инженера, назвал его саботажником, да…