Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

А как близок к большевизму тот явный и скрытый цинизм, какой царит среди западных представителей духовных начал. Все высшее делается не целью, а средством. Творчество подменяется техникой. Обещающий художественную правду осуществляет ее при помощи заведомой лжи. Пытающийся убедить в чем-то других, сам ни в чем не убежден. Профессионально парящий в высотах не обладает крыльями; профессионально зовущий вперед, сам равнодушно остается на месте, не веря в смысл своего зова. И удивительно ли, что когда у нас, на востоке, большевизм стал топить в реках крови все ценности духа, когда распинать начали не тело Христово, a все излучения Ея, создавшие в цивилизованном мире примеры истины, красоты и добра, – этот цивилизованный мир равнодушно взирал на подобное уничтожение высшей культуры?

Молчало в подавляющей массе своей западное общество, само пронизанное психологическим большевизмом. Не поднимало голоса духовенство, из-за своих религиозных мозолей не ощущавшее новых ран на вновь распятом Христе; не слышалось громовых слов проповедников, сердца которых молчали вместе с осторожным языком; не разражались священным негодованием служители муз, при виде подавления свободного творчества, при превращении литературы, искусства и музыки в область фабрично-заводского хозяйства…

Наоборот, – за исключением редких отдельных групп и людей, Запад со снисходительным вниманием отнесся к кровавому опыту коммунизма в России, ожидая от него плантаций райских древес Жизни и нового слова, которое примет характер всемирного Логоса. Несмотря на зверское истребление духовенства в России, западные священнослужители на конференциях пожимали руки московским безбожникам; не глядя на подавление коммунистами свободы творчества, западные эстеты – футуристы, кубисты, и символисты приветствовали своих футуристических русских товарищей с радостным их переходом под высокую художественную руку Москвы.

А, между тем, какой гул негодования и какая буря протеста охватила бы западный мир, если бы в результате революции в Москве появился какой-нибудь фанатичный неуравновешенный царь, сковавший народную жизнь по методу средневекового католицизма, декретировавший каждый шаг гражданина, подчинивший своей воле своих приближенных каждую личную мысль, каждое личное желание, каждое личное творчество подданных! Наверно не выдержал бы Запад такого попрания священных свобод, ополчился бы всей своей мощью, и, быть может, объявил бы новый крестовой поход. Без эмблемы креста, разумеется.

А против большевиков – нигде ничего. Все тихо и мирно. Нет Петров Амьенских. Нет Ричардов Львиных сердец.

Потенциальный большевизм Запада обнаружил свое полное сродство с кинетическим большевизмом России.

Ясно, что при такой психологической близости Запада к советской Москве коммунистическая власть быстро стала укрепляться, получая политическое признание со всех сторон. Демократические народы, обожествляющие священные права человека, свободы личности, слова, печати, собраний, верований, стачек и творчества, – при содействии масонов, христианских жрецов средневекового типа и модернистов-эстетов охотно пошли навстречу новому небывалому строю, отрицающему и права человека, и свободы всяческих видов – от верований до стачек включительно.

Но в результате обнаружилось нечто неожиданное, нечто тревожное: получив большевизм из Европы, Москва с такой энергией развила производство этих новых идей, что сама с благодарностью стала экспортировать заграницу фабрикаты своей экспансивной идеологии.

Огромный потенциал большевизма в Москве и малый потенциал его в западных странах при своей разности создал такую электродвижущую силу, что коммунистические токи высокого напряжения мощно двинулись на Европу и на изоляционистские Соединенные Штаты.

Эти московские токи, при соответственных трансформаторах, коммутаторах и изоляторах могли свободно давать Западу новый коммунистический свет на какое угодно количество ватт; зажигать в людях новые машинные чувства, желания, мысли; конденсировать рабочие массы в выступлениях против патронов; создавать аккумуляторы для питания национальной и классовой розни.

Прошло около двадцати лет между первой великой войной и второй. И как сказалось на Западе это влияние! В отдельности ни позитивизм, ни теоретический материализм, ни равнодушный к Богу атеизм, ни практический утилитаризм, ни модернизм с эгоцентризмом и нигилизмом за сто лет – не могли довести Европу и Америку до того моральная уровня, до какого они дошли за двадцать лет психологического и политического общения с советской Москвой.