Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Не обладая политической властью, западный большевизм, конечно, лишен возможности «декретировать» ту или иную теорию; но в более мягкой форме все же сказывается он в тех случаях, когда молодым начинающим ученым ради академической карьеры приходится примыкать в физике и в астрономии к «эйнштейнистам», а в психологии и в психопатологии к «фрейдистам». Главный же признак большевизации западного общественного мнения по отношению к научной и философской мысли наблюдается в том, – с каким равнодушием взирает Запад на насилия советской власти над исследовательской мыслью русских ученых и над всякой попыткой их преодолеть официально-казенные рамки диалектического материализма.

Где протесты западных ученых, самих боящихся выйти из-под ига принудительной моды на эйнштейнизм? И кто из западных представителей философии решительно поднял голос против полного подавления свободы философской мысли в Советском Союзе?

Полное презрение коммунистической власти к литературному творчеству низвело советскую литературу на уровень особого рода промышленности при осуществлении «социальных заказов». Творческая фантазия регламентируется государством, темы и их разработка санкционируются и регулируются в пределах генеральной линии партии. А слышны ли с Запада негодующие протесты жрецов литературы, искусства и музыки? Находясь под неограниченной властью верховного массового обывателя, тоже безрелигиозного, тоже утилитарно настроенного, западные представители всех видов художественного творчества, сами того не сознавая, невольно выполняют социальный заказ своей социальной среды, безропотно повинуясь непререкаемым вкусам толпы, рабски следуя генеральной линии моды. В советском насилии над творческим духом есть все же стержень извращенной мистики построения земного рая; в западном же обывательском регламенте творчества нет даже этого. Советские рабы-авторы для успеха у своей власти должны проводить все-таки какую-то идею: обоготворение машинной культуры; западные же авторы, рабы безрелигиозного и безыдейного общества, лишены вообще всяких идей, снижая литературу до степени пустого развлечения, изображения половых извращений и эгоцентрических аморальных характеров.

Большую роль в психологической большевизации Запада сыграл, помимо общего падения вкусов и нравов, чрезмерно-развитый профессионализм в различных областях духовной культуры. Начиная со священнослужителей и кончая барабанщиком в оркестре джаза, подавляющее большинство смотрит на свою специальность не как на призвание, не как на выполнение нравственного долга, не как на священное умножение таланта, свыше полученного в дар, а просто как на выгодное устройство карьеры, как на средство к достижению материального благополучия и к удовлетворению тщеславия.

Начинающий свою деятельность на этих практических основах священнослужитель пользуется Господом Богом, как трамплином для прыжка в разряд высшей иерархии своего исповедания; его молитвы перед престолом Всевышнего – декламация, его поучительные слова перед паствой – ораторские упражнения. От частого механического соприкосновения с Богом душа его натирает об Бога мозоль и окончательно перестает ощущать Его присутствие в мире. И пастырская деятельность его из конфессиональной превращается в профессиональную.

Точно такая же картина наблюдается и в области художественного творчества. Профессионализм, основанный только на претензии, а не на даровании, вытекающий не из способности к вдохновению, а из призывов тщеславия, производит огромные кадры дельцов, смотрящих на свою деятельность не как на священную жертву Аполлону, а как на статью дохода жреца; дельцов, прислушивающихся не к звукам небес, а к отзывам публики, стремящихся к общению не с музами, а с литературными и художественными критиками. Общность их интересов создает не своего рода эстетическую Церковь, в которой общаются они во имя красоты бытия, а образуют кружковщину, в которой каждый кадит всем во имя личного блага. И какое количество бесталанных, ненужных! Вокруг – перепроизводство ремесленных ценностей, целый паноптикум странных произведений, имеющих не законченный вид организмов, а бесформенных чудищ: картины, скульптуры, партитуры, романы… И какая злоба к соперникам! Зависть в каждом взоре. И при непризнании – как оскорбленное самолюбие драпируется в презрение к толпе, хотя эта толпа и есть их единственный Бог!