Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Многие из нас после редакционной работы проводили вечера в «Литературно-Художественном обществе», где из-за продовольственных затруднений лучше можно было пообедать, чем дома; кроме того, здесь было всегда оживленно – каждый член клуба приносил с собой всякие новости политического и бытового характера.

Завсегдатай этих вечерних собраний известный организатор балалаечного оркестра В. В. Андреев, 165 165 Василий Васильевич Андреев (1861-1918) – музыкант, композитор, балалаечник-виртуоз. Организатор и руководитель первого в истории России оркестра народных инструментов. Умер во время гастролей. несмотря на серьезность происходивших событий, всегда был весел, не терял обычного хорошего настроения и рассказывал про уличные сценки, которые ему приходилось наблюдать. Иногда рассказы его пахли анекдотом, но революция сама походила на скверный трагический анекдот.

– Иду по Каменноостровскому, – говорит Андреев, – a навстречу мне по тротуару – какой-то тип, видимо сильно надравшийся. Останавливает меня и, заикаясь, спрашивает: «Ска-ажите, пожалуйста… Где здесь противоположная сторона?»

– А вот там, – отвечаю, – на том тротуаре.

– Черт возьми… – недовольно ворчит он. – Ничего не поймешь. Шел там, – говорят – здесь. Иду здесь, говорят – там. Как же мне найти приятеля, который живет на противоположной стороне? Что наделала революция!

Наряду с этим – велись оживленные политические беседы. Актеры рассказывали про образование театральных «комитетов», про плохую посещаемость театров из-за уличных беспорядков и ночных грабежей. И тут мы узнавали новости о том, кто из писателей, артистов или художников перебросился из соображений личной выгоды к революционерам.

Особенно удивил нас цинизм Мамонта Дальского 166 166 Мамонт Викторович Дальский (настоящая фамилия Неелов; 1865-1918) – актер. В 1917 вступил во Всероссийскую федерацию анархистов-коммунистов. Погиб, сорвавшись с подножки трамвая. , который, как оказалось, объявил себя анархистом-индивидуалистом, собрал банду солдат и матросов и при их помощи захватил особняк какого-то графа или барона, бежавшего заграницу. В особняке Дальский обнаружил большой запас вин, стал устраивать в столовой пьяные оргии и, в виде политической программы, произносил перед присутствовавшими монологи из «Разбойников» Шиллера.

Монологи анархистам-матросам и солдатам нравились чрезвычайно. Они с упоением слушали слова своего предводителя, бешено аплодировали и восторженно кричали:

– Правильно, товарищ Дальский! Ура!

Революция все углублялась и углублялась. Углублял ее прежде всего Ленин. Углублял затем Совет рабочих и солдатских депутатов. Углубляло, наконец, и само Временное правительство, в котором постепенно стал играть все большую и большую роль А. Ф. Керенский.

В первое время Керенский не был еще так популярен. В начале публика сильно рассчитывала на Гучкова, который в качестве военного министра мог полностью проявить все предполагавшиеся в нем таланты. Ведь, он, как-никак, участвовал добровольцем в бурской войне и, хотя не победил англичан, все же проявил немало храбрости. Такой же самоотверженности, какую он выказал в пользу буров, ожидали от него и в пользу русских людей.

Однако, после первых этапов демократизации армии Гучков быстро вызвал во всех отвращение, a после «Декларации прав солдата», подписанной Керенским, ушел в отставку.

Немало рассчитывало наше интеллигентное общество и на министра иностранных дел П. Н. Милюкова, но подобные надежды тоже не оправдались.

Будучи по природе своей настоящим профессором, Милюков так много ума тратил на рассуждения, что этого ума у него не оставалось на действия. А, помимо того, уже через полтора месяца после вступления в правительство он впал в полную депрессию от жестокой неблагодарности русского народа. Действительно, произошла ужасная вещь. 20-го апреля запасный батальон Финляндского полка подошел к Мариинскому дворцу и почему-то стал дружно кричать вместо прежнего солдатского «здравия желаю»:

– Долой Милюкова! Милюкова – в отставку!

Естественно, что после подобного проявления народной воли Милюков потерял всякий вкус к спасению отечества, постепенно стал отходить от государственных дел, редко появлялся и сидел дома, задавая себе мучительный вопрос о действиях Финляндского полка:

– Что это: глупость или измена?

Таким образом, помимо князя Львова, который от начала до конца оставался таинственной неизвестной фигурой, во Временном правительстве кроме Керенского не было никого, кто бы мог быть видным политическим деятелем. Да Керенский и в самом деле бывал виден повсюду: и на заседаниях правительства, и в Совете рабочих, и на Фарфоровом заводе, и на цирковых митингах, и в столичных казармах. Быстро истосковавшаяся по сильной власти русская общественность с радостью стала взирать на этого адвоката, как на избавителя, быть может, даже как на диктатора. Население жаждало вполне ясного и определенного правителя, который мог бы прекратить беспорядки, стрельбу, манифестации, демонстрации и экспроприации шуб на малоосвещенных улицах. A Керенский казался именно таким. Энергия его была неистощима. Он мог говорить час, два, десять, пятнадцать – и уставал гораздо меньше, чем его слушатели. Он умел в своих речах грозить, увещевать, обещать, призывать. Личность его была многогранна: он мог быть и таким, и иным, а когда был иным, оставался таким. Слушатели из правого лагеря, при виде его руки, заложенной за борть пиджака, чуяли в нем грядущего Наполеона, а в складах решительного лица —18-е брюмера. Люди же из крайне-левой общественности видели в нем, наоборот, Робеспьера, особенно в те минуты, когда, он, бледный, изнеможенный от речей, с мертвенным лицом говорил о необходимости довести революцию до предельной исторической точки, а его беспредельная способность – быть как дома на всяком посту: и министра юстиции, и министра военного и даже верховного главнокомандующего, изумляла всех, поневоле привлекала сердца. Вот, он, желанный. Вот он, долгожданный…