Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Поздно вечером, соблюдая все правила, выбрался я на палубу. Ни одного огонька кругом, ни одного луча света. Невидимое море шумело у бортов; только поднятая носом судна пена смутно белела в черном провале. Но постепенно глаз стал привыкать к темноте; звездное небо отделилось от горизонта ясной чертой. A затем, неожиданно, стало как будто светать…

Я посмотрел в сторону севера. Там, у видимого соприкосновения неба с водой, появилась светящаяся золотистая арка, из которой в разные стороны исходили бледно-голубые лучи. Точно нащупывая путь среди звезд, эти лучи нерешительно продвигались вперед, останавливались на мгновение, снова двигались и затем, вдруг, изнеможенно возвращались назад, чтобы опять начать свое блуждание по небу.

Это сияние было одним из тех прекрасных видений, которыми так богат полярный север. Я давно, с раннего детства, мечтал увидеть в натуре то, что знал только по изображениям в книгах. Незабываемое, чудесное зрелище, полное таинственности, величия, красоты.

И, вот, мечта осуществилась. Оно, северное сияние, тут, перед глазами. Во всем великолепии.

А, между тем, какая гадость! Теперь немцам гораздо легче нас потопить!

С испуганным восхищением смотрел я, как разгораются цветные огни, как светлеет все больше и больше золотистая арка, как все смелее и смелее становятся голубые лучи, – и одновременно разгорался в душе страх. «Где Канада»? Вот она! Ясно очерченная. Искать ее долго не надо, можно прямо пустить мину. Прощай земля, Петербург, прощайте родные, друзья! Как глупо кончается жизнь, без всякого сопротивления врагу. А, главное, – вода такая холодная.

А лучи растут, растут. Точно щупальца гигантского спрута, притаившегося за золотой аркой и с вожделением ожидающего подходящего момента, чтобы схватить в свои объятья «Канаду» и увлечь в морские глубины.

Стало так противно, что я решил спуститься в кают-компанию. А в кают-компании новый удар: приемник искрового телеграфа опять получил позывной сигнал и зловещий вопрос: «Где Канада»?

Едва ли кто-нибудь из наших штатских путешественников, начиная с А. Ф. Трепова, в эту ночь спал хорошо. Я лично заснул очень поздно, только тогда, когда устал бояться. А когда проснулся и обнаружил себя вполне живым и здоровым, наступил уже день. Мы входили в устье Северной Двины.

В Архангельске на площади у пристани ждали войска с оркестром музыки. И тут, когда корабль ошвартовался, адмирал Григорович показал всю свою неограниченную власть над вверенными ему пассажирами.

Стоя у сходень, он обернулся назад и громко распорядился:

– Не выпускать никого, пока я не приму парада!

Все мы, таким образом, оказались временно арестованными. Подойдя к борту, я стал смотреть на площадь, где гремела музыка, где адмирал бодро здоровался с войсками, а войска еще более бодро отвечали: «здра-ав-ав-шество». И, вдруг, сбоку от меня послышалось чье-то тяжелое дыхание. Оборачиваюсь – и вижу: рядом со мной стоит Александр Федорович Трепов и, опершись на борт, грустно смотрит на площадь.

– Вы видите? – с ироническо-обиженной улыбкой говорит он мне. – Сам принимает парад, а меня даже не выпускает на берег!

Положение мое оказалось тяжелым. За время поездки на Мурман Александр Федорович не раз дружески беседовал со мной по разным вопросам, вспоминал с одобрением мои фельетоны и, очевидно, считал меня своим сторонником в возникшей из-за анекдота борьбе двух ведомств: сухопутно-путейского и военно-морского. Но дело осложнялось тем, что адмирал Григорович тоже казался мне симпатичным. При первом знакомстве со мной в поезде, он сказал мне, что читал недавно мой роман «Тихая заводь», который ему очень понравился. Некоторые места оттуда он, к моему удовольствию, даже целиком процитировал. A известно, что для каждого автора все люди делятся на две совершенно различные части: на тех преступных, негодных и отвратительных, которые его произведений не читают; и на тех благородных, чутких и симпатичных, которые этими произведениями восторгаются.

Поэтому, чтобы быть честным и по отношению к Трепову и по отношению к Григоровичу, я любезно улыбнулся и загадочно-неопределенно ответил:

– Н-да.

Впрочем, в скором времени, еще до отъезда из Архангельска, Трепов получил полное нравственное удовлетворение в своем столкновении с морским министерством. Во-первых, после богослужения в архангельском соборе, архиерей поднес ему в дар очень ценную большую старинную икону; Григорович же получил иконку маленькую и совсем незначительной ценности. А во-вторых, что самое главное, в тот же день неожиданно раскрылась одна потрясающая вещь, которая сильно развеселила министра путей сообщения.