Венсан Равалек - Гимн шпане

Через полчаса я присел отдохнуть, весь потный, изможденный, то, чем я сейчас занимался, просто в голове не укладывалось, конечно, на мысе Кап-Даг мы тоже развлекались, но это другое дело — отпуск, жара, все ходят голышом, так почему бы от скуки не устроить коллективный сабантуй, мол, здорово придумал, молодец, будет чем заняться после выпивки, а сейчас на дворе зима, но, несмотря на мороз, у женщин под шубами почти ничего, и если б мужики могли, то вставили бы им прямо на площади Щатле, так что, попав в это уютное гнездышко, никто уже не стеснялся, здесь можно было дать себе волю, сюда приходили, чтобы всласть потрахаться, — вот где я очутился, в компании маньяков, среди озабоченных фанатиков секса, аж голова кругом пошла, словно я никогда ни о чем подобном не слышал.

— Я умираю, — бросила мне Мари-Пьер, когда мы вернулись в отель, — надо было уйти пораньше.

И в следующий миг она уже сопела как невинный младенец; рядом с кроватью лежал вскрытый конверт — три тысячи, легкие деньги, грех жаловаться, половина моей зарплаты в парке, кровать подо мной слегка кружилась, давало себя знать шампанское, я бы преувеличил, сказав, что провел чудесный вечер, но, с другой стороны, никто же не умер, и вообще я бывал в переделках пострашнее.

Назавтра моя операция с перепродажей началась идеально, парень отдал мне товар по дешевке, и я поехал на стрелку толкнуть дозу клиентам, но у них не было с собой денег, заказчик жил в Плезансе, ничего, говорю, я вас подвезу, и вы мне сразу отдадите, — короче, первая часть плана удалась, а дальше… только они вышли на площадь, как к ним подвалили три громилы и выхватили пакетик, я все видел, из кафе напротив, но когда выбежал на улицу, грабители уже скрылись, я закричал, полиция, всем стоять, один из них обернулся; щенок лет пятнадцати, не больше, какая полиция, ты что, легавый, они твои коллеги?

Вскоре подонки собрались у подъезда дома 156 на улице Лоссран, к ним подошла еще кучка подростков, в общем, мне пришлось идти восвояси, поджав хвост; минус тысяча, что я отдал утром управляющему, у меня в кармане снова были те же сто пятьдесят франков из двухсот, которые я стянул у старухи, — ты придурок, Гастон, жалкий, ничтожный придурок; я подумал, что предпочел бы какой угодно выход, вынес бы любой позор, лишь бы не возвращаться в номер — а где деньги? Ах, деньги, понимаешь, они испарились, вот какая незадача… и все же я вернулся, в полубезумном состоянии, словно нюхнул зараз десяток дорожек; знаешь, чего мне хочется, сказала Мари-Пьер, устроить себе шикарный завтрак на Монпарнасе, слопать гору пирожных, я был не в силах смотреть ей в глаза, слова признания уже вертелись у меня на губах, мол, меня только что ограбили, но я подавил этот порыв, сказано — сделано, говорю, надевай пальто, я веду тебя в «Герцогиню Анну».

Выглянуло солнце, неяркое, но погода немного улучшилась, и вот мы идем под ручку по улице Гаитэ мимо секс-шопов и порнокиношек; ни словом не обмолвившись о вчерашнем вечере, болтая о всякой чепухе, о фильмах, которые хорошо бы посмотреть, а можно сходить в театр, сейчас столько новых спектаклей. В «Герцогине» Мари-Пьер заказала большую чашку шоколада и кучу пирожных, вот это и еще то большое с миндалем; ты ничего не будешь, спросила она, ты что, не голоден? И тут я не выдержал: у меня украли все деньги, которые мы получили вчера, официантка ушла, приняв заказ, у Мари-Пьер округлились глаза, — все три тысячи, но что случилось? И я стал рассказывать ей со всеми подробностями, мол, это не я, а клиенты, проклятые цыганята с Лоссрана, я видел, как она кусает губы, чтобы не засмеяться, отлично, говорит, значит, я ходила туда за удовольствие, и расхохоталась, я тоже засмеялся, вот умора, ты что, правда крикнул «стойте, полиция!», тут меня охватил какой-то нервный смех, что с тобой, спросила она, ты что, плачешь? У меня по щекам ручьем катились слезы, я не мог их сдержать, да, говорю, мне все это осточертело, я в твоих глазах ничтожество, сквозь волну слез я видел, как она изменилась в лице, не пори чушь, ерунда какая, официантка принесла пирожные, Мари-Пьер взяла одно и стала крошить на тарелку, я даже трахаю тебя не так, капля шоколада упала на скатерть, глупости, Гастон, бред какой-то, как ты думаешь, почему я согласилась к тебе вернуться? — и я потерянно пробормотал, не знаю, на самом деле я ничего не знаю. Хуже всего, что я распустился перед ней, мне хотелось крикнуть: хватит, это не я разревелся, это не меня обули, произошла ошибка, Мари-Пьер, поверь, правда, меня сглазили, я оказался во власти злых сил, и победить их невозможно, но вместо этого я рыдал взахлеб, как ребенок, бормоча извинения: я не хотел, это пройдет, кажется, у меня нервный припадок, это все из-за ограбления… на меня глазела вся кондитерская, Мари-Пьер доела свои пирожные, и мы ушли, солнце опять скрылось, между Эйфелевой и торговым центром завывал холодный ветер.