Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Всем желающим все равно не доставалось.

Занятия по-прежнему начинались в половине девятого утра. Лишь по вторникам класс собирался в восемь — на политинформацию, ответственным за которую был назначен, к своему немалому изумлению, Алеша. Его задачей было принести в школу несколько газет за последние два-три дня и своими словами рассказать позевывающим одноклассникам, что интересного происходило в мире. Например, как советский шахматист с чудным именем Гарри стал чемпионом мира.

Намедни прооперированный зловещий старикан Рональд Рейган давал массу поводов быть включенным в политобзор. Его маниакально-враждебное стремление военизировать космос всерьез беспокоило Алешу. На счастье, наш поборник мира Михаил Сергеевич все время терпеливо и настойчиво призывал его к переговорам о немедленном моратории и разоружении.

Выбор политических событий и их трактовка Панаровым вполне устраивали Софью Пантелеевну, благожелательно слушавшую докладчика, лишь порой что-то уточнявшую и изредка слегка поправлявшую мальчика.

На годовщину революции класс должны были принять в пионеры. Все школьники заучивали, зазубривали наизусть устав, перечень наград организации, обязанности пионера, имена пионеров-героев. Где-то с треть учеников была со злорадной улыбкой извещена учительницей, что на вступление в ряды пионеров в ноябре они могут не рассчитывать… Потому что недостойны, потому что успеваемость и дисциплина не на уровне, потому что им дается время хорошо подумать головой и исправиться. А пока они останутся позором класса и всей школы: всякий увидит, что они, дюжие лбы, ходят без алых шелковых галстуков. Большинство будет на них глазеть, как на заклейменных отщепенцев, и им будет очень совестно.

А как зазорно будет их родителям!.. Только худшие из худших детей не были пионерами в нашей стране — дети всякого кулачья, предателей да врагов революции.

— Стыд и срам!.. Позорище! Мне на вас смотреть противно! — звучно гремел негодующий глас Софьи Пантелеевны над теми, кого в ноябре не примут в пионеры.

Неудачники сидели за партами, понурив головы. Еще вчера самые главные, самые лучшие, самые сильные среди сверстников, они необъяснимым для них образом оказались вдруг худшим меньшинством, отщепенцами, несмываемо помеченными отсутствием куска алой материи на шее.

На торжественной линейке неизменное и ставшее привычно-заезженным присутствие тех же самых гостей с завода-шефа и членов родительского комитета на этот раз было разбавлено дюжиной ветеранов войны в интересных армейских мундирах, увешанных множеством разноцветных медалей и иногда орденами. После длительных, не отличавшихся разнообразием форм и смыслов поздравительных речей ребята подставили, потешно вытягивая, тонкие шеи опытным рукам старших пионеров, аккуратно завязавшим и чуть расправившим ровные четырехугольные подушечки узлов, напоследок непременно сверившим, не слишком ли сильно отличаются по длине острые концы галстуков.

В заключение молоденькая доспевающая вожатая — вся в прыщах — звонким взволнованным голосом приказала новоиспеченным пионерам быть готовыми к борьбе за дело партии. Те взметнули руки в салюте и хором заученно гаркнули, подтвердили, что всегда, мол, готовы.

Сообща спели «Взвейтесь кострами» под громкую потрескивающую музыку из репродукторов на стенах под потолком спортзала, и под бой барабанов отряды дружины имени Павлика Морозова разошлись по своим классам.

— Мне этот клочок тряпки на шее вообще не сперся, — с нарочитым пренебрежением сообщил Алеше Слава Андрейчук, один из временно отлученных.

— Ты это иди Пантелейке скажи, — спокойно парировал Панаров.

— Это ты ее жополиз, сам говори, — мстительно ответил тот, — иди, вложи меня, отличник!

— Хорошо учиться — не значит подлизываться, — рассудительно заметил Алеша. — Просто у меня получается, а у тебя — нет.

— А мне незачем эти глупости учить! — с гонором заявил Славик. — Я восьмилетку закончу — и зарабатывать деньги пойду на завод. А ты дальше зубри, зубрила!

— Я на завод не хочу. Там неинтересно, — вспомнил Алеша разговор с папой.

— Зато там никакой Пантелейки не будет! — неожиданно выдвинул довольно серьезный аргумент Андрейчук.

Панаров задумался, замолчал. Мысль показалась ему донельзя разумной и даже соблазнительной.

— А вдруг там еще хуже Пантелейки, кто главнее тебя будет? — не сразу нашелся он.